— Слава Богу за всё! Слава Богу за всё!.. Дьякон, свесив наиболее здоровую и длинную ногу, сел на своей прогнувшейся в пол сетчатой кровати. Часто и мелко крестясь, ещё мутными глазами оглядел всех. Он как-то совершенно точно успевал проснуться за семь минут до прихода медсестры, чтобы успеть прочитать своё краткое правило, и на его окончательное. Господи, благослови день сей и труды во славу Твою, она обычно включала свет.
Сергея смущал, царапал за нутро его совсем придавленный шепоток, где звук воспроизводился без участия голосовых связок, одними губами. Так когда-то говорил дед Пети Мазеля, после операции на горле: придыхание, пощёлкивание и посвистывание. Так говорят между собой пигмеи. У дьякона получалась не молитва, а тайные заклинания. Лучше бы в голос. Хоть немного.
Сегодня дежурила Светочка. Маленькая тридцатилетняя вертушечка с самыми в их отделении круглыми голубыми глазками и самыми пухлыми алыми губками, из-под накрахмаленного крылатого колпачка пышно демонстрирующая истину, что ничто так не красит женщину, как перекись водорода. Она звонко щелкнула выключателем, победоносно обозрела зажмурившихся и заёрзавших выздоравливающих, и, поморщившись, пропела, подзванивая себе стаканчиком с градусниками:
— Подъём!
— Доброе утро, Светлана, доброе утро. Отец Вадим уже протягивал руку, хотя знал, что вначале термометр вставляли горе-трактористу, потом Иванову, а затем лишь служителю культа. Последним был Сергей. Ему Светочка холодную стекляшку просто вкладывала, заботливо проверяя, не торчит ли ртутный кончик с той стороны. Нежно-нежно, но с отстранено стерильным выражением личика. Даже почти с юмором:
— Ну, как, господин Американец, самочувствие?
— Вашими, Света, заботами и молитвами отца Вадима.
На их такие дежурные утренние мурлыканья Иванов отворачивался к стене так, что старые пружины ещё долго вздрагивали и поскуливали.
Потом были уколы, каждому, кроме почти выписанного Иванова, по паре, потом таблетки и завтрак. К половине двенадцатого до них докатывался обход завотделением, а по понедельникам и самого главврача, полковницки шествующего в окружении дежурных и практикантов. Потом были пытки в виде смены повязок и процедур. Обед, сон, посетители к дьякону, для ходячих телевизор, ужин, уколы и отбой. Лежали здесь подолгу. Поэтому, неравно поделенные на курящих и бросивших, все, кто мог передвигаться, уже давно перезнакомились, переиграли в карты и шахматы, переобменялись. Бандой, и Бандой-2, перерассказали биографии и беды, приведшие их в реабилитационный центр при военном госпитале. Сами военные лежали на втором этаже, а здесь, в разные стороны от столовой и ординаторской, по полкоридора предоставлялось для М и для Ж из гражданских, свозимых со всей Читинской области.
Из-за дьякона и артиста. Сергея, их восемнадцатая палата была на особом счету. Даже главврач Цейтлин несколько больше задерживался тут при обходе, строго сквозь свои жутковатые пятикратные линзы поглядывая на докладывающего. Но, кроме обычного похвально, похвально, так ничего никогда и говорил. Просто стоял дольше обычного. Зато младший персонал, включая нянь, был как родной.
— А была ли она, Америка? Что я в ней видел? Ничего, кроме мулатки горничной и негра таксиста. Да, море там хорошее, а вот пальмы в Сочи попышнее. И общался я только с русскими. Такими же затюканными, как и здесь. Пекин гораздо большее впечатление произвёл: вот это настоящая перестройка. По полной, не то, что наша. Сергей в очередной раз отбивался от очередного скучающего, забредшего в их палату.
— Ну, а мулатка-то хоть хороша? Ну, это-то у неё как?
— Нет, наши бабы лучше. Аббы…
— Ну, кончай, не финти! Как?
— Объясняю предельно доходчиво: берёшь в кульке батончик. Баунти, раскрываешь с одного конца и кусаешь. Кусаешь, кусаешь. Пока не слипнется. Вот и вся Америка.
— Да ладно ты, темнишь, как шпион. Разочарованный странник, махнув затёртой газетой, удалился, нарочито громко шоркая кожаными тапочками.
…Тракториста увезли на обработку, Иванов убрёл молчать в курилку. Отец Вадим, дочитав очередную книгу, сунул её под подушку… Осторожно повернулся на бок, хитро сощурился:
— Говорите лучше. Аббы.? Очень охотно верно! Я ведь до служения педагогом был, даже кандидатскую написал. Только защититься не дали, да и с работы уволили, за пропаганду идей, чуждых социалистическому мировоззрению. Слава Богу, статью не пришили. Но нигде ни в одну школу не брали, тунеядничал года два, пока до служителя культа не докатился… Только это так, ненужные стоны. Я к чему разговор начал? Я об идеале хотел с вами поговорить. О национальном идеале. Ибо это и было темой моих любомудрствующих изысканий: воспитание идеала. Вы же актёр?