Дойдя до двери машинистов, Сергей растерялся: а где Муха? С его ногой? Вернулся в вагон, ещё на раз осмотрелся. Пусто. Осторожно, с самого краю, присел рядом с двумя укутанными тётками, обнял костыли и замер, и обмер от услышанного:
— Дак, ты чего, не поняла, что, когда его арестовывали, у его в мешке какой-аппарат лежал. Это и была бомба.
— Ну, какая бомба! Он же не этот, не черножопый.
— Дак, чо ж тогда?
— Может, самогонный аппарат. Он такой какой-то, я точно видела.
— Дак, что ты могла видеть? Милиционер мешок сразу отнял.
— Вот отнял, а потом заглянул. Ну, и я тоже. Аппарат там был! Могет, и не самогонный, но какой-то технический.
— Вот, сама баешь: бомба.
Электричка тормозила, и тётки засобирались к выходу. Сергей, пропуская их, проскользнул к окну и окончательно убедился, что повязали именно Муху:
— Дак, и что ж с того, что молодой? Мало ли? Это он, могет, для народу кричал об отце-инвалиде? Внимание отвлекал. Ну, ничего, в отделении с ним быстро разберутся. Кто отец, кто инвалид.
Вслед тёткам вышло больше половины вагона. Сергей отвалился к стеклу и, закрыв лицо шапкой, закостенел в полном стопоре: вот, и что теперь? Что? Теперь-то даже спуститься из вагона сам не сможет, а кто такому грязному захочет помочь? Прокоптились они в товарнике насмерть. И небрит уже пять дней. И неумыт. Культя без протеза подмерзает. А ведь ещё нужно как-то добраться до Академгородка. В автобус его таким не впустят. Хотя в карманах мелочью никак не меньше двухсот рублей, и, может, ха-ха, такси взять? Картинка: калека-побирушка в Городок на тачке подъезжает и расплачивается на вес. От такой Сергей стал оттаивать: юмор, признак хороший. Жить будем. Надо же, он как-то привык уже к Мухе. Парнишка, в общем-то, неплохой. Неплохой, если в светлое будущее не заглядывать.
Опять остановка.
Глаза, если их долго не открывать, слипались. Наконец, со стоном разодрав веки, он в упор столкнулся взглядом с молодым парнем в чёрном полупальто, тоже дремавшим до того на короткой скамье напротив. Парень спросонья испуганно таращился на Сергея:
— Чего тебе? Денег? Курева? На!
И бросив Сергею на колени почти полную пачку. Аэрофлота, рванулся на выход.
Где же Сергей видел такой голубой, из-под чёрной чёлки, взгляд? Аккуратно припрятав хорошие сигареты подальше во внутренний карман, проследил за окном убегающий, плохо очищенный от заносов перрон дачного посёлка, по-зимнему сиротливо прячущегося за оголённой лесополосой. И опять зажмурился от укола в левой почке. Вот зараза! Неужели теперь так и будет?
Дороги, железные, каменные, воздушные, водные, грунтовые и ледяные дороги. Асфальтные трассы для бескамерной финской резины, лесные колеи для лагерных вагонеток, пыльные просёлки для босоногого детства. Россия не воспринимается в статике. Абсолютно. Смысл её существования, суть её величия и тайна красоты познаются только через движение. От Москвы до самых до окраин, через одиннадцать часовых поясов мощно расходится, разбегается, далее всё разрежаясь и ослабевая, напряжённая пульсирующая сетка имперских трасс и тяг. Имперских? А что ещё из центробежности ойкумены творит центростремительную империю, как не они, эти вот самые грунтовые, каменные, железные? Что ещё соединяет, привязывает и удерживает неохватимое сознанием разнообразие географических, исторических, национальных, экономических, культурных, культовых и иных зон, фактов, процессов и стремлений своей живой волокнистостью? Стволы, ветви, веточки, побеги и ножки листьев, в которых приказы и отказы, контрибуции и дары, полезные и смертоносные ископаемые, техника и народы, сталкиваясь, пересекаясь и вновь отдаляясь, в реальном времени уже тысячелетие ощущают себя единством величайшей, богатейшей и красивейшей страны.