— А если с удостоверением и в присутствии награждённого?
— Пошёл ты на фиг. Топай!
Сергей раскрыл подрагивающую на ладони коробочку, вытянул вслед за медалью складную картонку удостоверения. Толкнул к самой его наглой роже:
— Дочь болеет. На дорогу денег нет. Я же воевал, ранен за нашу с тобой Родину. Смотри: Розов Сергей Владимирович. Это я.
Слипшиеся вокруг рта ледяной толстой коростой усы и бородка мешали отчётливо произносить слова. Глаза в глаза. И вдруг самому не поверилось, что этот награждённый Розов имел к нему какое-то отношение.
— Стольник.
— Ты чего, мужик, совсем оборзел? Я же жизнью рисковал!
— А пофиг. На кой кому сейчас твоя жизнь?
— Это же война была! Дай хоть пятьсот.
— Считай: сто пятьдесят. И вали.
Это же была война. И, вертушка, шла на бреющем, буквально ныряя по-над расплавленными холмами, она всё надвигалась и надвигалась сладкой смесью мурлыкающего рокота и свиста. Она тогда искала и нашла его…
…Эх, Катя, Катенька. Прости, прости, доченька. Ничего, ничего-то тебе от отца не осталось. Э-эх, блин! Сергея на повороте сильно качнуло, и он завалился грудью на снежный бархан. Скрутившийся вокруг воздух уплотнился в какую-то бледно полосатую трубу, и его с нарастающим ускорением понесло в возносящую неизвестность. Куда это?.. Куда?.. Зачем?.. Нет, не надо. Вот, если взять под язык льдинку, она действует так же, как валидол…
Прости, доченька… Тут, где-то совсем рядом должна была стоять стекляшка… Давным-давно они студентами-пересмешниками забегали в неё пропустить по мутной двухсоточке разливного азербайджанского портвейна. Где-то совсем уже рядом… От неожиданно выглянувшего солнца снег засиял ослепительными сварочными разводами, сверху, снизу и со всех сторон резанув по глазам нетерпимой болью. Низко склонив голову и щурясь до елеразличимости контуров, Сергей из последних сил отталкивал костылями из-под себя короткую фиолетовую тень. Где-то совсем уже рядом. Такой ребристый, бетонно-витринный пентагон. Они ещё покупали в нём из-под прилавка. Союз-Аполлон, по полтиннику за пачку. Какие ж это были деньги! Но понт всегда дорого стоил. Эх, Катя, Катенька. Прости доченька, прости, героя.
Прямо над ним басовито раскатисто бомнуло. Потом ещё, ещё, и вдруг разом раззвенелось на разные голоса. Разогнувшись, Сергей разлепил веки и обомлел: прямо перед ним за прозрачным, узорно металлическим забором стояла церковь. Такой вот серо-розовый храм, штукатуренными под шубу, стенами повторявший периметр былого кафе. Только крышу синюю подняли, с играющим на солнце чешуйками куполком-луковкой по центру. И добавили невысокую квадратную колоколенку. С которой и раскатывалось по парку на разные голоса. По парку? Ну, да, наверняка до революции на этом месте было кладбище. А потом, как полагается, танцы и гуляния. И массовые зрелища. Кстати, где-то когда-то он слышал, что на сербском зрелище, это позорище…
Сегодня он вернулся в подъезд раньше обычного. Был же повод. Ступенька за ступенькой переставляя костыли, Сергей медленно, с хрипящей одышкой, поднимался и поднимался наверх. Подолгу отдыхивался на каждой площадке, а на предпоследней вообще чуть не помер. Сердчишко хватануло так, что пришлось присесть на высокий узкий подоконник. Разинув рот ждал, пока отпустит. Эх, если бы на улице: снежок под языком как валидол. А здесь? Он растерянно водил глазами, боясь вздохнуть…
— Ну, ты чо, дура! Ты так только напугаешь. Вверху, на его, над-этажной площадке, с которой задраенный люк вёл на чердак, шёпотом перепирались девчачьи голоса.
— Да не напугаю! Кис, кис-кис!
— Ага, пойдёт он теперь.
Раздалось шебуршание, потом всё надолго затихло.
— Ну вот, видишь! Пьёт.
— Какой малюсенький. А ты завтра в школу идёшь?
— А то! У нас больше трёх дней болеть нельзя.
— Дурь какая! А если у человека грипп? Чо, у вас классная совсем того?
— Причём тут классная? Наоборот, Галина Васильевна вообще человек. Это директриса. Шниткина, знаешь? Она ведь ведьма. Ага, йогой занимается и поэтому не стареет. И ещё потому, что энергию из учеников сосёт. Вампиризирует. Шниткина вообще ни за что, ни про что может из училища выгнать. Под настроение. Или просто так доведёт, что кранты. У нас на прошлой неделе один мальчишка повеситься в туалете пытался.
— И чо? Жив же! Да я бы просто послала её в… туда. Подумаешь, балет! Ради чего такие унижения терпеть? А вдруг ты потом солисткой не станешь? Мало ли? И зачем тогда так трястись?
Продолжая громко шептаться, девочки медленно спускались, и Сергей вжался в дальний угол. Только куда тут спрятаться? На секунду замерев, подружки оценили степень опасности и неизбежность риска. Вытянувшись, бочком-бочком проползли вдоль перил… И с шумом рванули вниз. Фу. Теперь можно было подниматься.