Самой Лерки давно нет. Она что-то говорила перед уходом, но ему было трудно понять. Как всегда бывает трудно ее понимать. Сколько же в этой тонкошеей, длинноногой и длиннорукой пацанке энергии? Почти год встречаются, что уж там, почти не расстаются, но Сергей так и не успел ее живьем рассмотреть. Все время в профиль или в спину. Спасибо автопортрету. Спешит, спешит, мечется, щебечет, волосы наэлектризованы, ленноновские очки на кончике, и вся в своих и чужих проблемах. День расписан с утра до поздней ночи, отдых тоже только самый активный. Как она его терпит? Именно в этот самый год он и перегорел. Не то, чтобы все совсем, но стал экономить свои силы. А ведь она-то в Москве уже пять лет, приехала из своего Ярославля на два года раньше. Наверное, и уедет позже. Все равно уедет — чудес не бывает. То есть, если они не случаются в самые первые дни, то дальше… дальше все дело в том, на сколько тебя хватит. Тут слезам не верят.
Ярословский имени Волкова — отец и мать всей русской драмы. Лера-Валера-Валерия была дочкой бутафора и одевальщицы. Театральная семья, театральное детство. Театральные планы на будущее. Она в восемнадцать лет приехала сюда учиться на сценографа. И хотя это так просто было сделать на родине, но у нее была, есть и долго еще будет цель — Москва. Когда-то в Ярославле оформлял постановку сам Левенталь, и вокруг него порхал их директор, лично никого близко не подпуская. Даже до гостиницы провожал. Такое счастье, такая удача для провинциального театра: вся центральная пресса теперь среагирует на премьеру! Поэтому никто и не смел мешать работе художника. Никто! Но вдруг в перерыве светомонтировки к сидящему с завпостом в первом ряду пустого зала маэстро стремительно подошла длинная, тощая девятиклассница и, нервно откусывая губы, стала показывать свои эскизы костюмов к «Аленькому цветочку». Столичный метр, покуривая из демократично лежащей на подсвеченном режиссерском столике красной коробочки «Marlboro», очень добродушно просмотрел листы, похвалил и порекомендовал обязательно учиться. Трудно ему, что ли было? Так в одном углу прижженный пепел и остался.
Что в Москве делает красивая и безответная провинциалка? Верит. Это ее слезы за круглыми восторженными стеклами здесь не замечают, а она-то верит. Верит всем и верит всему. Не поступила раз, не поступила два, не поступила три. Ради жилья метет угол двора от одной водосточной трубы до третьей. Ради денег, точнее, семи с половиной тысяч копеек, и «для поддержания профессиональных связей» рисует по найму в команде мультяшников елочки-сосеночки. Пригорочки и облачка. И верит, опять верит, что скоро ей позволят нарисовать зайчика, а, может быть, даже и лисичку… Сергею пришлось немного проявить здоровый цинизм, что бы расчистить ее угол от приживалок и приживалов с рублевыми займами и туманными обещаниями. Даже маленько кулаками помахать. Лера и ему поверила: пусть ничего не обещает, но, значит, и не обманет. Им хорошо вот так. Пока.
Циклично загремел притулившийся у двери старый «ЗИЛ» с отломанной наполовину никелированной ручкой и расписанный с одного боку под «гжель», с другого под «вербилки». Почему его слышно только днем? Может быть, он ночью тоже спит? Сергей, изогнувшись, пошарил рукой вокруг. Будильник под кроватью показывал половину первого. Нужно вставать. И что-то делать. Делать. Потому что он больше не может вот так просто ждать. Ждать, ждать и ждать. Спать, умываться, бриться, ходить до булочной, договариваться о встречах из ближайшего автомата, понужать себя на посещения кольцевых просмотров, пить за чужой счет по вечерам в странных компаниях, шуметь, спорить и поучать, изображая сердечность или взволнованность… И ждать, ждать. Ждать! Как он радовался, когда по несколько раз ходил смотреть первые свои мелькания в углу экрана. Писал домой с перечислением названий. Идиот. Сейчас стыдно. А как скакал козликом, когда из закостеневшей Мосфильмовской массовки ассистентка всех старых режей и подруга всех молоденьких актеров Софочка Неедова вытащила его на эпизоды… Эпизоды… Огромные ангары павильонов, напоминающие больше сборочные цеха авиазавода или военные склады с запасами на все случаи гипотетических боевых ситуаций, замершие краны и эстакады, чешуйчатые блоки софитов, выгородки павильонов, темные коридоры и закутные гримерные — все эти циничные свидетели почти счастья, почти любви и почти самоубийств, уворотливые взгляды ассистентов и помощников, уже достаточно потускневшие от постоянного мелькания одних и тех же старушек, девиц, перетертых жизнью хористов и совсем юных сопляков для привокзальных масс, — все это вновь обрело сказочную могучесть томящегося в запоре джина. Эпизоды. Что? Когда? Ладно, главное, что ты уже в картотеке, ты уже участник проб. Да, да, возможно, что все это только иллюзии. Бумага, картон. Немного блесток и цветных фильтров для фонарей. Да, кое кто намекает, что тебя и бракуют-то до проб, делая «американские дубли» не включая камеру… Но нужно ждать. Ждать. Ведь рано или поздно это произойдет, произойдет чудо твоей востребованности, и неведомые стрелки незримых рулеток объявят, что твоя судьба отныне не пропадает бесследной песчинкой в пылевой буре двадцатого века. Века кино… Нужно ждать. Уметь ждать. Говорят, Дворжецкий мог годами жить на вокзале ради своих четырех ролей! Но и это можно, да, можно, но хотя бы после первой удачи. После роли. Настоящей полноценной роли, пусть даже совхозного шофера или железнодорожного стрелочника, но лишь бы было где чуть-чуть развернуться, показать себя. Никто ведь не отрицает его таланта! Конечно, еще в первые дни Сергея отучили гордиться своим училищем, посоветовав при разговорах обходить эту тему. Но пусть! Пусть провинциал, пусть не доучен. Но фильм-то не сцена! Дали бы сыграть. Пусть самого добропорядочного совкового секретаря или самого гнусного иностранного шпиона. Хоть эсэсовца. Ибо что толку здороваться за руку с Кучинским или Шпаликовым, даже один раз пить в «Ташкенте» на ВДНХ в компании с Хуциевым, если в работе-то они тебя «не видят». Да, для поддержания штанов, помрежи подбрасывают одну-две эпизодки в месяц. И потом очень удачно уклоняются от твоего, опять просящего, среди сотен таких же просящих, собачьи тоскливого взора: ждать, нужно пока ждать. Чего? Сколько?.. Никто давно не надеется на Тарковского или Астрахана. Понятно, что там только своя компания. Но Мосфильм — это же такая махина, такой конвейер! Столько режиссеров вокруг, совсем рядом, на вытянутую руку, преют в своих кожаных пиджаках. Столько. И рядом. Но у них всех как будто свет клином сошелся на Бурляеве и Дале. Да, гении, да, выучены. Но уже вовсю стареют, заклишеваны и перештампованы. Но, имя есть имя, и другим место под софитным солнцем, как видно, еще долго не освободится… А вот так, с улицы, без этой проклятой роли ни в ГИТИС, ни во ВГИК не сунешься… Это уже на раз было выяснено.