- Полагаю, она сделала это не совсем бескорыстно? Не приходилось ли вам, Елена Игоревна, выполнять для Турусовой поручения деликатного, скажем так, характера? Я имею в виду, не просила ли она вас поставлять ей конфиденциальные сведения о ваших работодателях?
- Знаете, нет. До меня доходили слухи, что Альбина Николаевна использует многих выпускников нашего колледжа как шпионов, но меня она ни о чем таком не просила. Видимо, мои клиенты-пациенты не представляли для нее интереса. А может, ей не хотелось испытывать мою преданность, ведь я нужна была ей в качестве сиделки и телохранителя.
- Она часто прибегала к вашим услугам?
- Всякий раз, когда ложилась в клинику. У нее было четыре постоянных телохранителя, но мужчина в больничной палате - это большое неудобство, поэтому Альбина Николаевна нанимала меня. Двое ее телохранителей получали отпуск, а двое других посменно дежурили у входа в бокс. Казалось бы, с такой охраной ей нечего опасаться, а вот поди же ты... убийцу проворонили.
- Вы вините себя в ее смерти?
- Нет. Я же дежурила круглосуточно, без смены. При таком режиме мои кратковременные отлучки были неизбежны. Я старалась управляться со своими гигиеническими надобностями, когда Альбина Николаевна спала и не ждала посетителей - ночью или после обеда. Если кто-то все же входил в бокс, охранник давал предупредительный сигнал, чтобы я была наготове.
- Что за сигнал?
- По радио. У меня был специальный приемничек.
- А когда посетитель приходил, вы оставались в палате?
- Как правило, да. Альбина Николаевна велела мне выйти только... три раза. Когда приходил ее помощник Виталий.
- Вот как? И с чем, по-вашему, это было связано? Их свидания носили деловой характер или... гм... романтический?
- Скорее, деловой. Она вела себя вовсе не как влюбленная женщина. А он вообще входил к ней, как приговоренный. А уходил пришибленный. Один раз я слышала ее крики, даже к двери подбежала, но так и не вошла. Сообразила, что это она его пропесочивает.
- А за что, не поняли?
- Вроде бы он что-то должен был сделать, да не успел. Я не дослушала. Как только поняла, что он ей не угрожает, сразу ушла.
- Но хотя бы предположительно - о каком деле шла речь?
- Честно, не знаю. Я разобрала-то всего пару фраз. "Мне на твои оправдания наплевать. Я дала тебе конкретное задание и конкретный срок. Не выполнишь - пеняй на себя". А он ей: "Но, Альбина, я все сделал, как ты велела. Я же не виноват, что мне до сих пор не перезвонили". Тут я и отошла.
- А как она обращалась с другими посетителями?
- Да тоже не очень любезно. На мужа вечно ворчала, к дочери придиралась. Но они ничего, терпели. Видно, понимали, что ее болезнь крутит, и жалели. Только та девушка, что за два дня до смерти Альбины Николаевны приходила, в склоку с ней ввязалась. Точно не больную пришла навестить, а на рынок пособачиться.
- Минутку! О какой девушке идет речь? Насколько мне известно, единственная женщина, у которой был пропуск к Альбине Николаевне, - ее дочь Марина.
- Это вы о постоянных пропусках говорите, а бывают еще разовые. Например, вы пришли к больному по срочному делу и больше навещать его не собираетесь. Тогда вам не имеет смысла затевать всю эту мороку с постоянным пропуском - фотографироваться, ждать, пока ваши данные внесут в компьютер, изготовят пропуск, подпишут у начальника охраны, у пациента. Вы просто идете к окошечку перед входом, подаете паспорт и говорите, что хотели бы навестить такого-то и такого. Дежурный регистратор звонит пациенту, выясняет, не возражает ли тот, заносит ваши данные в журнал и выписывает вам бумажку. На выходе из клиники возвращаете ее охраннику, тот проставляет время ухода, а потом передает регистратору.
- Интересно, почему я узнаю об этом только сейчас? - злобно пробормотал Гуляев в пространство.
Но Елена Игоревна решила, что вопрос адресован ей.
- Не знаю. Милиционерам, которые на вызов приезжали, я про эти пропуска рассказывала. И про девушку. Они и журнал ходили смотреть. Но, наверно, решили разовых посетителей не проверять. Их ведь всегда кто-нибудь из персонала провожает до палаты и обратно. Мало ли какие проныры бывают. Говорят, однажды таким образом в клинику проник репортер бульварной газеты, и у начальства из-за этого вышли большие неприятности.
- Хорошо, давайте теперь про девушку. Кто такая? Зачем приходила к Турусовой? Вы ведь присутствовали при их разговоре?
- Присутствовала. Ее зовут Катя. Насколько я поняла, она подруга Марины, дочери Альбины Николаевны. Приходила уговаривать Альбину, чтобы та разрешила дочери уехать на несколько дней к этой Кате на дачу. Вообще-то уговаривать - это я неточно выразилась. Они чуть ли не с первой минуты начали лаяться и обвинять друг друга во всех смертных грехах. Альбина Николаевна, как поняла, чего эта Катя от нее хочет, так и договорить ей не дала. Сразу в крик: "Как ты посмела! Кем надо быть, чтобы подбивать дочь уехать развлекаться, когда мать умирает? Ты дурно влияешь на Марину! Я давно это поняла, потому и запретила ей с тобой общаться. Убирайся! Если узнаю, что ты крутишься около Марины, всю вашу семейку из города выдавлю!" Ну, а та в долгу не осталась. "Ты, - кричит, - уже десять лет помираешь! И все это время Маришке нельзя даже улыбнуться. А меня ты ненавидишь, потому что я ее люблю и хочу, чтобы ей было хорошо. Но куда там! Тебя же злоба задушит, если она хоть на день выберется из ада, что ты ей устроила!" Ужасный скандал был. Катя даже вышвырнула в форточку цветы, которые Альбине принесла. Они бы друг другу и в волосы вцепились, если бы я эту Катю не спровадила. Но, знаете, на вашем месте я бы не стала ее подозревать. Известно же: брехливая собака не укусит. Темпераментные люди исподтишка не убивают, потому что злобу в себе не копят. Молчуны - другое дело. Я бы вам посоветовала к дочери Альбины Николаевны присмотреться. Такая эта Марина тихоня - слова лишнего не скажет, голоса никогда не повысит, глазом не сверкнет. Уж как мать ее дергала, тут и святой бы сорвался! А та ничего, даже кулачок не стиснет. Но ведь живой человек, значит, должна что-то чувствовать - досаду там, гнев, обиду. И раз не показывала ничего, стало быть, в душе копила. Представляете, сколько у нее там накипело? А если пар не выпускать, он превращается в страшную силу.
После допроса сиделки Сергей Владимирович позвонил начальнику опергруппы с намерением сделать ему выговор. Но не вышло. На язвительный вопрос, почему никто из оперов не озаботился сообщить следователю о разовых пропусках в клинику, капитан Савельев невозмутимо ответил:
- Это пустышка, Сергей Владимирович. В день убийства не было выписано ни одного такого пропуска. А за предыдущие дни ребята все проверили по журналу. Количество выписанных и сданных совпадает. Мы решили, что эти пропуска интереса для следствия не представляют.
- Решили они, - проворчал Гуляев уже без прежнего запала, тем самым как бы признавая правильность решения. - Ладно, что у вас новенького по Желнину? Соседей, родственников опросили? Прозекторы чем порадовали?
- Заключение медэксперта будет завтра, - отрапортовал капитан. - Предварительный диагноз вы уже знаете: асфиксия. Родственников пока не беспокоили. Не до нас им сейчас - у матери Желнина сердце, "скорую" два раза вызывали. А соседей опросили. Есть кое-что любопытное...
- Да не тяните же, выкладывайте! Я уже оценил драматичность паузы.
- Я не нарочно, - неожиданно обиделся Савельев. - Записи просматривал. Значит, первое: Златоустов Алексей Власович, проживающий на восьмом этаже в интересующем нас подъезде, утверждает, что на лестничной клетке между шестым и седьмым этажами ночевал бомж. Квартира Желнина, если помните, на шестом. Златоустов в пять выводил собаку, решил спуститься по лестнице, чтобы соседей не тревожить - лифт шумит сильно. Пес бежал впереди, поводок из рук рвал, потом вдруг замер и зарычал. Хозяин присмотрелся: лежит мужик в рваной телогрейке, шерстяной шапке и дырявых кирзовых сапогах.