Редль зашел в первый же встреченный пассаж, не скрываясь, вытащил бумажник, вынул оттуда письма, которые могли бы его скомпрометировать, и, разорвав на клочки, бросил их прямо на чисто вымытый пол. Поведение, прямо скажем, неприличное, однако какие уж тут приличия, когда по пятам за тобой идет контрразведка… Пока агенты будут собирать клочки, он постарается воспользоваться минутной передышкой, чтобы ускользнуть от них.
Однако сыщики оказались тоже не лыком шиты, опыт у них был большой. Пока Лакнер, присев на корточки, торопливо собирал с пола бумажные обрывки, Финк уже откровенно сел на хвост Редлю.
Полковник, не задумываясь, отправился в длительное и по виду бесцельное путешествие по венским улицам. Он знал, что, как ни банально это прозвучит, залог неуловимости агента – постоянное движение. Причем под движением можно разуметь и самое простое перемещение в пространстве – оно тоже годится, если нет ничего другого. Пока ты идешь, обстоятельства меняются, на дороге попадаются разные люди и вещи, и любой человек, и любая почти вещь могут стать для разведчика спасением – если, конечно, ему выпадет счастливый случай. Но случай сам по себе не выпадает, его еще надо создать. И именно этим, то есть созданием счастливого случая и занимался сейчас полковник Редль, вышагивая по улицам Вены под неусыпным надзором агента Финка.
Конечно, можно было попробовать заманить Финка в безлюдное место и там убить. Впрочем, шансы на успех у него невелики – сыщики Эвиденцбюро вооружены и прекрасно обучены. Полковник не был уверен, что сумеет справиться в рукопашной с противником, который моложе его почти на двадцать лет. А если открыть стрельбу, то это немедленно привлечет зевак и на него бросятся все окрестные полицейские. Нет, если уж убивать, то бесшумно и наверняка, с гарантией, что потом он сможет покинуть империю. В противном случае судьбе полковника не позавидуешь. Предателей никто не любит, а предателя-убийцу и вовсе за человека не посчитают…
Может быть, все-таки прорваться к автомобилю и постараться уехать из Вены? Но в этом случае все дороги немедленно будут перекрыты, не говоря уже о границах. Можно, конечно, попробовать спрятаться где-нибудь в деревне на сеновале. Но сколько он там просидит? Скорее всего, его очень быстро обнаружат приметливые крестьяне и немедленно выдадут полиции.
Полковник кружил по городу, и не знал, что смертельное кольцо вокруг него уже начало неуклонно сжиматься. Пока Финк преследовал его по пятам, словно лис, идущий за зайцем, агент Лакнер телефонировал в Эвиденцбюро и сообщил Ронге, что письма взял не кто иной, как полковник Редль.
После секундного молчания Ронге осведомился, не сошел ли Лакнер с ума?
– Никак нет, господин майор, я в полном порядке, – браво отрапортовал сыщик. – Я видел это своими глазами. Я – и еще агент Финк, он сел на хвост полковнику. Если я сошел с ума, то вместе со мной сошел с ума и Финк, а это вряд ли – мозги у него крайне крепкие…
Положив трубку, Ронге отправил агента на почтамт – забрать расписку человека, который получил два подозрительных письма. Получив расписку, Ронге сравнил ее с почерком полковника Редля и пришел в ужас: почерк получателя оказался идентичен почерку полковника.
Тут в бюро явился и Лакнер и положил перед майором обрывки писем, которые разорвал полковник Редль, и которые аккуратно собрал агент. Сложив их и исследовав, Ронге пришел к выводу, что они совершенно неоспоримо свидетельствуют о причастности Редля к шпионажу в пользу противника. После этого он отправился с докладом к начальнику разведывательного бюро Августу Урбанскому и рассказал обо всех обстоятельствах дела.
Сказать, что Урбанский был потрясен, значило не сказать ничего. Во-первых, они, кажется, наконец отыскали того необыкновенно везучего шпиона, который уже много лет разваливал работу австрийской разведки и на этом поприще наделал столько гадостей, что, дай Урбанскому волю, он бы, кажется, лично расстрелял его из собственного револьвера. Во-вторых, человеком этим оказался не кто-нибудь, а сам полковник Редль. И, в-третьих, надо было решить, что делать дальше.
С этим вопросом Урбанский отправился к начальнику Генштаба генералу Конраду фон Хётцендорфу. Генерал, которого вытащили из-за дружеского ужина в «Гранд-отеле», был потрясен не меньше Урбанского. Было срочно организовано рабочее совещание в составе Ронге, Урбанского и Хётцендорфа.
Последний, придя в совершенное неистовство, рвал и метал. Свою позицию он выразил с предельной ясностью.