С минуту царило тягостное молчание.
– Вы никогда этого не докажете, – наконец промолвил старик. – Во всем Монако нет полицейского, который возьмет меня под стражу. Да и во всей Франции тоже. А если даже такой дурак найдется, я выйду из тюрьмы на следующий же день…
– О, в этом я не сомневаюсь, – отвечал Загорский. – Я ведь не льстил вам, когда говорил, что вы – самый влиятельный человек в Монако. Как известно, для любого стража закона общее правило звучит так: преступник должен понести неотвратимое наказание. Увы, в данном случае это невозможно, и вы это знаете лучше кого бы то ни было.
– Тогда на что вы рассчитываете? – спросил старик. – И почему вы думаете, что я выпущу вас отсюда живыми?
– Я рассчитываю на вашу рассудительность, – проговорил Загорский. – Вы, конечно, захотите убить всех присутствующих, не исключая и мадемуазель Моник. Однако имейте в виду следующее. Сегодня утром я отослал письмо своему помощнику Ганцзалину, в котором пересказал всю эту историю. Ганцзалина вы знаете: если я не появлюсь на горизонте в ближайшие пару дней, он предаст все дело огласке. Это будет общеевропейский скандал. Страшно не то, что такого рода скандал подорвет ваш личный авторитет – о существовании Фабриса Бланше знает весьма ограниченное число людей. Однако этот скандал может открыть ваше инкогнито, он может уничтожить реноме Общества морских купален, а, значит, и все дивное коммерческое предприятие, известное под именем казино Монте-Карло.
Старец глядел на Загорского, не моргая.
– Поэтому, – продолжал действительный статский советник, – я предлагаю вам следующий порядок действий. Вы отпускаете меня, мсье Лассаля и Моник на все четыре стороны живыми и здоровыми, а мы взамен клятвенно обещаем вам не появляться в этой обители прокаженных, которую принято звать Монте-Карло, и никогда не говорить о том, что мы узнали сегодня в этом доме. Что же касается убийства несчастного контролера и ограбления банка, тут, я уверен, вы как-нибудь разберетесь сами, без нашего участия.
Несколько секунд Бланше молча разглядывал действительного статского советника.
– Что ж, – сказал он, – по рукам. Одного я не пойму: зачем вам Моник, она ведь хотела вас убить?
Загорский засмеялся.
– Во-первых, она меня все-таки не убила. Во-вторых, я полагаю, что это был всего лишь секундный порыв, если хотите, жест отчаяния. Женщины – существа увлекающиеся, и потому им можно простить даже то, что нельзя простить мужчинам. Во всяком случае, лично я готов простить мадемуазель Жамэ такую малость, как желание убить меня. Тем более, я совершенно уверен, что она это не со зла. Как говорят в подобных обстоятельствах американцы, ничего личного – просто бизнес…
Мадемуазель Доктор
Прежде, чем приступить к следующей истории, я хотел бы сделать небольшое предварение. К событиям, описанным ниже, я имею самое косвенное отношение, точнее сказать, не имею никакого. Однако они показались мне настолько интересными, что я все-таки включил их в свой дневник.
В один ненастный осенний вечер 1925 года за окнами стояла хмурая мокрая тьма, а мы с Ганцзалином согревались зеленым чаем и играли в китайские шахматы сянци́. Дело происходило в доме Гребенщикова на Никитском бульваре, в нашей дворницкой, которую выделили Ганцзалину после революции как истопнику.
Надо сказать, что благодаря своему опыту в европейских шахматах – у меня как-никак первая категория – обычно я Ганцзалина обыгрываю. Однако правила сянци несколько отличаются от правил привычных нам европейских шахмат, и этим пользуется мой хитроумный помощник. Так, рассчитывая варианты, я иногда забываю, что фигура, называемая советником, в отличие от нашего ферзя является не сильнейшей, а слабейшей фигурой на доске и может перемещаться только в пределах крепости и только по диагонали, а китайская пешка, перейдя реку, может ходить не только вперед, но и вбок.
В этот раз, впрочем, я вел игру сосредоточенно и довольно скоро загнал Ганцзалина в угол.
– Шах, – сказал я, – шах и мат! Ты проиграл.
Однако упрямый китаец стал мне перечить.
– Шах – признаю, – сказал он. – Шах, но далеко не мат.
– Как же не мат, негодяй? – спросил я его. – Уйти тебе некуда, съесть мою ладью ты не можешь, и защититься тебе тоже никак нельзя.
– А вот и нет, – заспорил Ганцзалин. – Вы недооцениваете китайские шахматы. Уж как-нибудь я найду, чем защититься… Дайте только подумать минутку, я еще сам вам мат поставлю.