Из памяти тут же всплыла молоденькая коренастая девица в поварской униформе. Эля.
А кофе она варила хороший. — подумалось мне. — С шоколадной стружкой…
— Плюс одна фобия… — вслух произнес я, ощущая, что аппетит мне теперь испорчен надолго.
— Эту дрянь совсем необязательно есть… — матушка нашла в себе силы хмыкнуть, — можно отравиться, банально дотронувшись, например, до дверной ручки, на которую ее нанесли.
— Охренеть…
— Не сквернословь!
Да как возможно-то не сквернословить, когда в нашем собственном доме убийцы используют такую вот хрень⁈ Я ни черта не смыслю ни в химии, ни в фармакологии, но, по-моему, именно подобное и называется химическим оружием. И применили его против одной из «знатных», одной из доверенных лиц Государя, в столице империи…
Теперь ясно, почему медики, встречавшие нас, были одеты столь плотно. На их месте я бы, наверное, и «скафандр» химзащиты надел…
И у нас с теткой, и у охраны, приехавшей с нами, также брали биологические образцы, но ничего плохого вроде как не нашли.
Внезапно из памяти всплыло уродливо перекошенное лицо бабки, когда на Семейном сборище она призывала своих сыновей расправиться с моим приемным отцом.
А затем и симпатичная мордашка ночной дежурной по кухне…
«Барышня…». — вспомнился мне голос, распластанной на полу подручной бабки, которая попыталась добить в больнице папашу (тоже отравить, кстати…), а затем совершившей попытку самоубийства (и снова яд…).
И в таком контексте, медикаментозный допрос, учиненный мне матушкой, с целью выяснить, чья же Кайя все-таки «закладка», выглядит уже совершенно иначе. Безусловно, неприятно, да. Но…
Очень логично.
Бабка не могла не понимать, чем для нее лично окончится неудачная попытка (возможно, что и удачная тоже) убийства моего приемного отца. И такая продуманная старая птица вполне могла иметь «план Б», на всякий случай. И который вполне мог бы сработать, не произойди случайность в виде моего сна и компетентной медицинской бригады. Победа, добытая уже из могилы. Рука мертвеца.
Это плохо, но гораздо хуже, если некто использует в своих целях давно уже созданные старухой «закладки», при условии, конечно, что кухарка действительно ее человек, ибо это означает ровно одно…
Ничего еще не закончено и внутрисемейная война, подогреваемая, разумеется, и внешними силами, желающими Филатовым «всего наилучшего», во всю продолжается.
Нет сомнений в том, что матушка приложит все усилия, чтобы найти пропавшую ночную ответственную за кухню. Живую или мертвую.
Внезапно мысли мои «свернули» в другую сторону и мне вспомнилась школьная экскурсия в Третьяковскую Галерею, на которую я с классом ездил там. Очень реалистичное воспоминание, как, впрочем, и всегда теперь.
Я стою в выставочном зале, ощущая музейный запах и слышу гомон ребят, моих бывших уже одноклассников…
Стою и, разинув рот смотрю на жуткую картину, которая потом еще несколько лет подряд будет сниться мне в ночных кошмарах.
«Василий Васильевич Верещагин…». — гласит табличка рядом. — «Апофеоз войны».
Глава 99
13 января, Ватикан, глубокая ночь.
Из докладной записки Седьмому.
*Написано на французском*
«…теперь уже совершенно очевидно, что наши „Юный Лорд и Ведьма“ потерпели фиаско. Подлинные причины неудачи всего замысла пока еще неизвестны нам наверняка, однако точно установлен факт того, что именно Ведьма обнаружила это сразу, после внедрения. И хотя произошедшее в этой второстепенной части плана весьма прискорбно, но вполне объяснимо возможными оставшимися следами. Также мы полагаем, хотя опять же повторюсь, прямых доказательств этому предположению у нас нет, что именно Ведьма сорвала печать для юного Лорда. В связи c этим предлагаем…».
Седьмой не дочитал, бросив записку на стол.
Резким движением выключив настольную лампу, а затем приказав включиться основному освещению, он встал из кресла и прошелся по своему немаленькому кабинету.
Злость. И раздражение. Эти эмоции, с которым он борется с переменным успехом уже которое десятилетие, вновь овладели им в полной мере.
Закрыв глаза и сделав глубокий вдох, он в очередной раз неспешно обошел кабинет, остановившись возле окна, и принялся наблюдать за патрулем пехотной когорты швейцарцев священной охраны Римского Папы, а затем, когда патруль скрылся из виду, Седьмой вернулся в кресло и задумался.
Хуже всего не то, что его братья потерпели неудачу в этом деле чрезвычайной важности для Замысла, в конце концов, враги жаждут победы ничуть не меньше его самого, нет…
Действительно плохо то, что он, выходит, зря бахвалился, делая доклад Второму. Не стоило говорить о том, что провала быть не может.
Оказывается, очень даже может!
Язык — враг, и об этом никогда не следует забывать…
Ему вспомнилось то, как хмыкнул Второй, внимательно выслушав его слова. И, получается, не зря в них сомневался…
Но, казалось бы, верное дело, ибо «консерву» той старухи не разоблачили ни до действа, ни во время. А «подарочек», предназначенный наследнику одного из важнейших для Замысла московитских родов, не нашли бы, если бы точно не знали, что искать, ибо очень уж хитрым было это орудие…
Как же так вышло? Неужто измена?
Седьмой уставился на большое Распятие, висящее на стене, и, встретившись взглядом со Спасителем…
Отвернулся, не в силах выдержать этого взгляда.
— Мы делаем все во славу Твою, так почему же Ты не помогаешь…? — стиснув кулаки, злым шепотом вопросил Седьмой.
Его, на людях всегда спокойного, невозмутимого и рассудительного человека, охватило внезапное бешенство и он, вскочив из-за стола, метнулся к Распятию. Сорвав его со стены, он замахнулся было, желая разбить об пол, но…
Седьмому удалось вовремя взять себя в руки и успокоиться, ведь подобная несдержанность может стоить всего и ему самому, и Второму. Вернув Распятие на место, хозяин кабинета прошелся до дивана и, взяв с него теплый плед, накрыл им и крест, и Спасителя.
Вновь оказавшись в кресле и включив настольную лампу, он взял одну из множества пухлых папок, лежавших на его краснодеревном столе.
«Россия. Филатовы». — гласила надпись на ней.
Аккуратно развязав скрепляющую папку веревочку, Седьмой вынул бумажные документы и, просматривая их один за другим, небрежно кидал не интересующие его листы на стол до тех пор, пока…
*Говорит по-испански*
— А вот, значит, и ты, Ведьма… — зашептал он, а затем произнес ее имя по слогам. — Фи-ла-то-ва Ка-йа.
Найдя искомое досье, Седьмой бросил на стол оставшиеся и ненужные ему сейчас документы. Откинувшись на спинку массивного кожаного кресла, он некоторое время вглядывался в виртуальные изображения юной рыжеволосой девушки, с веснушками на лице и с большими зелеными глазами. Не слишком на его вкус симпатичная на личико, но с весьма недурственной фигурой.
Седьмой на мгновения закрыл глаза, успокаивая эмоции, ибо почувствовал то…что чувствовать сейчас и к ней никак не собирался.
А затем, аккуратно положив изображения на столешницу и открыв один из ящиков стола, достал оттуда еще одно, на котором также была изображена юная особа.
— Милая моя Луиза, ты — единственное неоспоримое доказательство того, что я когда-то был на этом свете…