Корней Павлович поднялся, собрал у печи четыре стула в ряд, на один бросил свернутую шинель, снял сапоги. До утра оставалось часа полтора-два.
…Ему приснилось, что он на войне. Кругом почему-то жуткая тишина, но он знает, что идет война. И вон того страшного немца с усиками, закрученными вверх, как у русского приказчика, надо свалить немедленно, иначе случится непоправимое. Он, Корней, нажимает на спусковой крючок винтовки, но немец идет и уголком рта ухмыляется, а один ус его лезет вверх, почти к глазу. «Ах, ты так!» - кричит Пирогов и пробует подняться навстречу. Но земля вдруг обламывается под ногами, и он едва удерживается на краю пропасти. А немец - вот он, смотрит незрячими глазами, кривится в усмешке и склоняется к уху: «Чего ж ты?..» Нет под Пироговым твердого упора. Не может он освободить руки, чтобы схватить пришельца за усы. А там - один путь, под кручу. Нет, не может, хоть плачь.
И так велико было его отчаяние, что он вдруг проснулся. Минуту лежал, уставясь в посветлевший потолок. Скосил глаза на окно. За ним начинался день. Из дежурки раздавались голоса.
Обувшись и повесив шинель, Корней Павлович виновато потоптался у печки, водой из графина промыл глаза, лишь потом вышел в коридор.
- Товарищ лейтенант, - вытянулась дежурная, - за время дежурства…
- Знаю! - перебил Пирогов.
На стуле против барьера сидел угрюмый старик и глядел куда-то в пространство.
Корней Павлович взял из рук девушки журнал, хотел вернуться назад, но снова глянул на деда.
- Извините, вы ко мне?
- К кому же еще?
- Заходите.
Старик поднялся и, шаркая пимами, пошел за Пироговым.
В кабинете он несколько сбросил суровость.
- Из Ыло я. Потапов Андриян Иванович. Спроси такого, все знают. К тебе по делу.
- Садитесь.
- Постою. Вопрос у меня, - ребром ладони дед рубанул воздух перед собой. - Может, у нашей власти силов не осталось порядок содержать? Или за большими заботами до малого руки не доходят? А тем временем погань на свет лезет, шалит в деревне почем зря. Овечку увели позавчера. У Семена Игнатьевича неделю назад - тоже. У солдатки Марьи одеялу с забору сняли. Повесила проветрить, а его - того. А у Федора, нашего председателя, яму с картошкой разрыли. Шалят, паскудники. Как бы худу не быть. Мало мужиков осталось по судам ходить-то. Могут голову отвернуть.
- Погодите. Что вас в отдел привело?
- Как же так? Шалят лихие людишки, говорю. Вот старики и собираются подкараулить. И уж коль поймают, быть худу. В старое время тут без милиции обходились и воров не было.
- Не торопитесь. Давайте по-порядку. Значит, вы из Ыло, - Корней Павлович достал карту района. Старик недоуменно следил, как он, расстилая, разглаживал ее на столе. - В Ыло… Это Пуехта, тут Анкудай. Еще раз уточним: яму, значит, разрыли, овец увели. Одеяло…
- Ага. Перед войной справила. Новое, считай. Только повесила, и - на тебе, как корова слизала. Среди бела дня.
- Прямо среди белого дня?
- А чего ж! Пусто днем в деревне. Старухи да дети. Остальные - кто лес валит, кто в поездке - кожи повез. Две бригады кошары строят в часе ходьбы… Пусто в деревне. Тут паскудник и шарит.
- Свой кто-нибудь?
- Навряд. Свой знает, что за такое бывает.
- Кто же тогда?
- Кабы знать. Объявился в округе. Ребятня сказывает, в Желтом распадке видели чужого.
- Где это? - Пирогов поспешно подвинул карту.
- Этого я не понимаю, - отмахнулся старик, - однако скажу, Желтый распадок: камень голый, ветер там сквозит. Пойдешь распадком, никакого интересу. В гору упрешься. А от нее другой распадок по левую руку.
- В Пуехту?
- В Пуехту, - несколько озадаченно подтвердил старик.
- И дальше?
- А чего дальше-то? Не было случая в даль забираться. Сказывают, в обход горы есть ход, да не удобный. Камень и бурелом сверху. Наши туда особо не суются.
- Вот так? - Корней Павлович нарисовал карандашом вилку, два зубца в Ыло и Пуехту. Длинный конец, сделав зигзаг, потянулся вдоль хребта.
- Похоже, - согласился Потапов, понизив голос. - Думаешь, тут паскудник прячется?
- Пока ничего не думаю.
Старик положил руки на спинку стула, помрачнел.
- «Не думаю»… Ну, а мне ясно. Соберем мужиков и, коль поймаем, смертным боем бить будем.
«А ведь и побьют, - подумал Пирогов, глядя в упрямо насупленные брови старика, примеряясь к широким покатым плечам, сухим, узловатым кистям рук. - Побьют и ахнуть не дадут».
- Сколько вас таких дедов наберется?
- Да уж наберется, - уклонился старик.
- Все-таки вы садитесь, - Пирогов указал на стул. После визита Сахарова, который до сих пор оставался для него загадкой, он был насторожен и готов к неожиданностям. - Садитесь, Андриян Иванович. Расскажите подробней, что вас ночью подняло, в путь толкнуло. Считай, тридцать километров!