Корней Павлович закрыл глаза. И снова память настойчиво воспроизвела тот злополучный клочок бумаги и на нем отчетливые предлоги «и» и «в», обрывки слов «то», «ил» и мягкий знак.
ГЛАВА ВТОРАЯ
К вечеру, измученный и раздосадованный неудачей, Корней Павлович вернулся в отдел. Дежурная, стараясь не греметь сапогами, выпорхнула навстречу, торопливо расправила гимнастерку. Покраснела, растерялась.
- Здравствуйте, Пестова! Как дела?
- Хорошо, Корней Павлович, - не по уставу ответила она, и тут Пирогов разглядел в углу за перегородкой жуликовато сутулящуюся спину в солдатской гимнастерке.
- Что здесь делает посторонний гражданин? - насторожился Пирогов: неуставное смущение дежурной, похожее на кокетство, было неуместным перед его усталостью и озабоченностью.
Дежурная не успела рта раскрыть, как спина в гимнастерке распрямилась. Человек встал, повернулся лицом, доложил громко и четко:
- Красноармеец Павел Козазаев прибыл для полного излечения боевых ран.
Правая рука его висела на широкой цветной повязке, должно быть косынке, взятой дома.
- Ран, говоришь? - переспросил Пирогов примирительно, разглядывая бойца. Тот был его ровесником, лет двадцати пяти, росл, широкоплеч. Крупное лицо отдавало бледностью, будто вобрало в себя цвет госпитальных палат.
- Так точно, - подтвердил красноармеец.
- Он правда ранен, - торопливо помогла Варвара. - Я видела его документы. И рану…
И то, как держался боец, и то, как горячо вступилась за него дежурная, было естественно, красиво и понятно. Корней Павлович кивнул, уступая им, прошел к кабинету, вставил ключ в скважину.
В кабинете было одиноко. Пирогов перебрал газеты. На самом дне стопы увидел два письма. Они были не срочными, потому что содержали изложения соседских скандалов.
А там, у дежурной, было весело. Там что-то обсуждали вполголоса, прыскали со смеху.
Махнув рукой на дела, Корней Павлович вышел в дежурку.
Варвара поднялась за барьером, приняла серьезный вид.
- Наши где? - спросил он, объясняя этим свое быстрое возвращение.
- Так ведь время, товарищ лейтенант.
Он посмотрел на часы, которые показывали четверть девятого.
- Действительно, - улыбнулся виновато. Дальше-то что? Совсем одеревенел в заботах, в одиночестве.
Варвара спохватилась, протянула матерчатый мешочек.
- Угощайтесь, товарищ лейтенант. И садитесь с нами.
Он заглянул в мешочек, двумя пальцами вынул серо-коричневый кусочек сухого фрукта или овоща. Понюхал. Лицо его отразило недоумение и сразу за ним - радость узнавания.
- Сахарная свекла?!
Он знал свеклу с детства, с отцовского дома, когда жил в лесостепном районе. А в горах свекла, да еще в таком виде, была привозной редкостью.
Поблагодарив, Корней Павлович отправил кусочек в рот, стиснул зубами, осторожно принялся всасывать сладкий сок. Как в детстве, когда сам нарезал ломтики, закладывал в протопленную русскую печь.
- Садись, лейтенант, - здоровой рукой Павел дотянулся до свободного стула, придвинул ближе.
- А не помешаю? Дело-то у вас молодое.
- А вы - прямо старик, - Варвара покраснела от смелости.
- Старик не старик, а свое отрезвился.
- Не война, мы бы тоже отрезвились, - сказал Павел. Варвара застенчиво махнула на него рукой: ну тебя, означал этот жест.
Пирогов сел. Положил в рот второй кусочек свеклы.
- Так, о чем разговор?
- О чем говорят нынче? О войне. Павел почти год на передовой был. Вся война - его.
- Разведчик?
- Пехота.
- Трудная роль.
- Всем несладко.
Пирогову понравился ответ. Не бравирует, не ищет сочувствия, исключительного внимания. Деловой, серьезный парень,
- Что верно, то верно: всем несладко. В городе разговаривал я с летчиком. Ранен он был. Рассказывал: сволочной народ - фашисты. Глубоко подлый. Подловили его на самом светлом нашем чувстве, чувстве взаимовыручки… Летел парень вдоль фронта и увидел: три «мессера» одного нашего долбят. Ну, он, конечно, туда. Выручать. А этот «свой» оказался подсадной уткой. Вчетвером и навалились на одного. Так-то вот, - Козазаев поправил повязку, вздохнул. - Или вот такое кино… Стояли мы в обороне. И самолетами нас топчут, и из пушек хлещут, а мы - стоим. Как пойдут на нас, мы им покойников наделаем и снова стоим… И вот как-то утром рано глядим - самолет летит. Один. Ну, мы все в щели. Наблюдатели остались. Тишина. А он летит и молчит, не бросается ничем. И тут от самолета отвалилось что-то. И парашют над ним раскрывается. Чудно, думаем, на человека похож. Мы - бегом туда, где он приземлиться должен. Совсем фриц сдурел, думаем, шпионов по солнышку пускает. Как одуванчики. А парашют ниже, и верно: человек под ним болтается. Руками машет… Плюхнулся он на землю и орет дуром. Мы - к нему. Он еще пуще орет: «Не подходи!» По-русски орет. Видим, у него к животу корзина привязана. А что в ней? Боязно, однако подошли. Сидит на земле голый мужик. «Откуда, - спрашиваем, - взялся?» «Хорошие мои, из Василькова я. Был портной, стал заместо бомбы». И на корзину, на корзину опасливо показывает. С чем прибыл? Протягивает письмо.