Наш ротный взял. А конверт не заклеен. Вынул из него большой лист бумаги. На нем написано во-от такими буквами, чтоб видно было далеко: «Большевики торгуют Россией, а это - их продавец». Тут особисты подбежали. Мужика взяли, письмо забрали с собой. Нам от корзины бежать велели. Только мы отошли, в том месте, где мы стояли толпой, ка-ак ахнет. Он, скотина, вишь чего придумал…
- Надо ж, - удивился Пирогов. - Я считал, они прут лавиной, как псы-рыцари на Чудском озере.
- Так и прут. Только еще хуже. Он собирает в кулак танки и бьет со всей силы. Пробьет дырку и пошел гулять к нам в тыл, рвать фронт со спины… Старички нас учили, что самый первый бой и есть самый трудный, самый страшный. А оказалось, кому как… Мы ночью сменили передовую часть, до рассвета чистили, подгоняли окопы. Все молчком. Угадай, кто о чем думал. Лично мне страшно не было. Даже вроде бы весело. Землю рыл, как крот. Легко, будто на огороде грядку. А утром, чуть свет, они пошли. Густыми рядами. И снова не страшно. Кое-кто из наших над окопом головы не поднял. А я смотрел, и мне опять легко и весело. Будто и не война это… Дали мы им прикурить. Сам видел, как ложатся они перед пулеметом. Будто кто-то… великан откусывал от ряда по пять, а то и десять человек разом. Как из скибки арбуза. Гам - и нету! Дырки в рядах! Кино! Остановились они и ну поливать из автоматов. Что твой дождь зашуршал. А мне опять не страшно. Вижу, пули траву впереди шевелят, до нас не долетают. Ору, как пацан: ага, выкусили! А немцы уже назад пятятся. Строчат и под завесой пуль пятятся назад… Страшно потом стало. После боя. Когда увидел наших убитых. Я их, покойников, всегда боялся, а тут свои ребята. Понимаете? Не просто кто-то, а свои, вместе в запасном полку подготовку проходили. И тут представилось мне черт те что: как их черви в земле жрать станут, и страшно сделалось. Будто умом тронулся. Перед глазами чернота и черви… Не смерти испугался, а того, что после нее будет.
У Варвары лицо словно окаменело, щеки и лоб побелели, на скулах красные пятна выступили. Она, видно, тоже представила, что будет потом, и тоже испугалась кишащей темноты.
Пирогову было близко такое состояние в первом бою - легкое и почти веселое, потому что тогда, стоя за лиственницей против двух револьверов, он тоже испытывал напряженный азарт идущего на риск игрока и за тот час вложил в это напряжение все силы. И потом не в мог ни двигаться, ни говорить, ни думать. Чудовищно клонило в сон…
С улицы послышались возбужденные женские голоса. Пирогов быстро оглянулся на дверь, ожидая шагов по ступеням. В последнее время он почти уверовал, что попал в полосу несчастий и неудач. Но на этот раз голоса стихли, удаляясь. Корней Павлович с облегчением вздохнул, сел удобней, возвращаясь к разговору, спросил, указывая на «куклу», очень ли было больно.
- Сначала просто удивился. Мясо вывернуто, а крови нет, и торчит в глубине кусок железа. Больно потом стало. Ох, больно! Думал, сердце лопнет. Потом - страшно. Это когда боль прошла. Страшно оттого, что представил: голова-то рядышком была, спичечный коробок - не дальше… А теперь хорошо. Домой вот попал на побывку. На свиданку.
- Надолго?
- На две недели.
Пирогов вздохнул. Невероятное дело - две недели отпуска. Хочешь - спи, хочешь - книжки читай. Или ходи на свидания… Понятно, осколок тот мог упасть чуток в сторону. Прямо в голову. Или в спину. И не было бы сейчас красноармейца Козазаева… Так что отпуск на поправку - законный, и отпускник вправе пролежать его в постели. Но все-таки неправдоподобно звучит это по военному времени - отпуск!
- Слушай, боец, а не заржавеешь ты за две недели лежания? - спросил Пирогов.
- Так не каплет ведь!
- Над тобой не каплет. А над Варварой - каплет.
Павел посмотрел на Пирогова, ожидая подробностей, и не дождавшись, быстро повернулся к Пестовой.
- Я в том смысле, что не могу ей отпуск дать. Даже на пару дней, - продолжал Корней Павлович, чувствуя, что не ко времени разговор этот, но и другого времени не будет. И велики, и коротки две недели. - У меня предложение к тебе: ты в меру сил поработаешь с нами эти две недели. Будете вместе. И дело продвинется… Если, конечно, Варвара не возражает против пары такой, - повернулся к Пестовой. - Как предложение?