Он сложил письмо, засунул в конверт. Хотел в нагрудный карман положить, даже стал пуговку расстегивать, но вдруг передумал. Вроде как апатия навалилась. Он выдвинул ящик стола, кинул конверт туда. И принялся за «зверинец», как мысленно окрестил пакет с фотографиями.
Глава сороковая
Это были копии с фотографий. И не совсем удачные в большинстве своем! бледные, точно из тумана, плоские лица были невыразительны, пожалуй, чересчур общи, без полутонов — тени, усы, волосы одной плотности. Мелкие приметы совсем не просматривались.
«Черта тут узнаешь! — подумал Пирогов. — Только голову заморочишь себе. И людям».
Шестеро из одиннадцати были пересняты с очень старых фотографий (погоны, аксельбанты). Гадай, как выглядит этот молодой заносчивый человек теперь, спустя двадцать с лишним лет!
На обратных сторонах мелким почерком были написаны краткие справки о разыскиваемых. Кто же эти люди? Почему они не ладят с законом? Почему не принимают его?
Кочуров, прочел Корней Павлович, 1897 года рождения. Подпоручик. Б/п. Осенью 1918 года прибыл с группой высших деникинских офицеров в ставку Колчака для связи и координации действий фронтов. К Деникину не вернулся. Служил в военной комендатуре. Отличатся крутым нравом. Был беспощаден с солдатами, сомневающимися в белом движении. Задержан в мае 1920 г. При конвоировании разоружил конвой, истребил и скрылся. В 1927 г. заочно проходил по «офицерской группе Гордиенко» в Омске. В 1927 г. арестован в Семипалатинске, но исчез, предположительно, вместе с конвоем. В 1933 пытался перейти границу в Иран. В 1934 и 1935 годах дважды был опознан, но оба раза уходил. Особо опасен. Терять нечего.
Пирогов перевернул фотографию изображением к себе. Пухлый кудрявый юноша невинно глядел ему в глаза.
«Ищи такого. Хоть бы примета какая… Родимое пятно, шрам… Пост, рисует, танцует… Или хромает… Любит ковырять в носу, нюхать подмышку… Пиво любит и балыки… Зубы в коронках или собачий прикус…Ну были ж у него человеческие признаки, привычки, слабости? А в описании — одна уголовка. Сплошной приговор… А разве приговоришь всех? Почти миллион таких красавцев кормились у Колчака.»
Отложил Кочурова, взял следующего.
Паскин Ф. М., 1894 г. Служащий Семипалатинского отделения Монголторга. В период белого переворота в Сибири был наводчиком на ценности Центросоюза. Выдавал партийных и советских работников. Привел банду Шишкина на разъезд, где квартировал отряд красных мадьяр (150 чел.). Ночью способствовал снятию часовых и тем — полному уничтожению красного отряда. С 1920 по 1922 состоял в различных белых бандах политического и уголовного порядка. Жаден. Опасен. Был дважды опознан в 1927 и 1932 годах. Есть подозрение, что кружит близ тайника с награбленными ценностями.
«Что значит — кружит? Где? У Семипалатинска? По Сибири? Здесь?»
У третьего глаза глубоко посажены. Надбровные дуги выдвинуты вперед козырьком. Потому не видно глаз. На их месте — будто непроницаемые черные очки.
Ищи эти очки!
Булычев. 1899. Прапорщик. Командир отдельного алашского взвода в банде есаула Тарарыки. Состоял в партии эсеров. Отошел. В 1920 заигрывает с командованием красного полка. В 1921, выведав систему охраны границы, бежал к Тарарыке, привел его тайными тропами прямо к казармам и штабу. В 1923 уходпл за границу. Поступил в китайскую разведку. В 1937 году опознан в Барнауле. При задержании оказал сильное сопротивление. Ушел. По сведениям — недалеко.
«Оптимисты, — мысленно проворчал Пирогов, имея в виду управление. — От дедушки ушел, от бабушки ушел. Что ж мои внучки с ним поделают? И вообще, не к ночи разговор, странный набор личностей получается. Как в академию Генштаба… Ну хотя бы один карманник, хулиган уличный, вымогатель или многоженец… Что-нибудь попримитивней, попотешней… Так ведь нет — сплошное офицерье. А где они — там политика… Может, составители картотек пересаливают, нагнетают ужасы, чтоб замутить водичку и ловить в ней свои месячные оклады? А может, напоминают лишний раз, что инакомыслие невозможно и опасно для жизни…»
Пирогов оглянулся. Не видит ли кто его, не подслушивает ли невольные сомнения. Не составители картотек боятся и душат инакомыслие, не Ударцев вызвал инфаркт у инженера-строителя, а норма жизни, охватившая всю страну.
Между фотографиями оказался стандартный лист тонкой мелованной бумаги, сложенный вчетверо. По нему тесно, как сгрудившаяся в непогоду отара, чернели машинописные строчки.