— Каулина, выдайте товарищу Брюсову винтовку, подсумок, тридцать патронов… И мне второй револьвер.
В легком плетеном ходке они быстро добрались до Сарапок. Но целый час потом ждали председателя сельсовета. Нервничали. Пирогов, как заводной, вышагивал вдоль крыльца. Туда-сюда, туда-сюда. Брюсов сторонился его. Побаивался на глаза попасть. Наконец пришел председатель. Небритый, пыльный, взбешенный. На приветствие махнул рукой — отстаньте, не такой уж добрый он, день этот.
— Что случилось? — спросил Корней Павлович.
— Не спавши беду наспал. Ячмень подошел у нас на одном поле. По сто с лишним пудиков будет. Стали вчера жать — налетела жатка на железо. Нож, транспортер — в клочья. Ночь с ней валандались в кузне. Склеили еле-еле. С утра сегодня только поехали — снова налетели на железо.
— На том же месте?
— Да нет, с другого краю.
— Что за железо?
— Штыри. Вот-т такие. В большой палец. В землю вбиты… — Видно, сгоряча, с горя он не доходил умом до такой подробности, а теперь вдруг понял, онемел, точно его по голове тем штырем огрели. — Ведь вбиты они. Не обронены. Не по дурости воткнуты, а вбиты. Еле выдернули…
Вот тот случай, подумал Пирогов, который нарушает самые точные и подробные планы. Он с трудом взял себя в руки, спросил спокойно:
— Вчерашнее железо выбросили?
— В кузне осталось.
— Разыщите. И вчерашнее, и сегодняшнее сохраните до моего приезда… Срочно позвоните в МТС. В райком. В райисполком. Не исключено, что не только у вас… Черт!.. Также все жатки в один день можно загубить!.. Это ж диверсия. Понимаете? Настоящая диверсия.
Вскочил по привычке, но сразу же сел, взял себя в руки: на каждый тычок зубами не нащелкаешься.
Спросив наконец, не слышно ли в деревне о его милиционерах чего, получив ответ — нет, не слышно, — Пирогов приказал немедленно поставить пикеты из самооборонцсв на склонах гор близ села. С оружием, патронами.
— Нельзя, чтобы кто чужой вышел на тракт. Задерживать всех подряд. Пусть среди них сам господь бог окажется.
— Машина — их рук дело?
— И ваши жатки, думаю, тоже.
У предсельсовета кожа на лбу в поперечные складки собралась, глаза прищурились, ожесточились до крайности.
— Сам пойду, деревню подыму от малого до старого.
— Не больше десяти-двенадцати человек. И без шума, — возразил Пирогов. — Напугаете еще людей…
Он уточнил места пикетов, некоторые организационные подробности, вооружение бойцов и заторопился дальше.
— Дорога дальняя, дел — выше головы.
— Пообедали бы уж, — предложил председатель, проводив их до возка. — Можно что-нибудь на скорую руку сообразить…
— В другой раз, — пообещал Корней Павлович. Шлепнул лошадь вожжами по боку, запрыгнул в ходок.
— Вы огорчены? — спросил Брюсов. Он не понял, что же такое произошло, отчего помрачнел Пирогов.
— Да.
Геннадий Львович оставил его в покое, принялся разглядывать горы.
«Вот как, значит, — думал Корней Павлович, машинально следя, как мелькают у передка сбитые до блеска подковы лошади. — Откровенная диверсия! Диверсия!..»
В тридцатом он еще мальчишкой был, но запомнил день и послеполуденный час, когда пришел по осени в их колхоз-первогодок железный трактор на высоких шишковатых колесах, как митинг был с музыкой, флагами, как двинулся тот трактор впереди людской колонны в поле, легко неся за собой жатку… А потом что-то случилось. По деревне пополз шепоток, что на дурную машину не напасешься инвентаря: за первый день трактор порвал три жатки, искромсал их в клочья. На поле оказались такие вот штыри, глубоко вбитые в землю, жесткие, не по зубам тонким, ломким ножам… В тот же вечер наехали из района милиционеры, вели следствие, но виновного не нашли, лишь зимой дознались как-то, кто грешен был…
«То была открытая классовая драка, — размышлял Пирогов. — Стенка на стенку. Ну а эти-то?.. Эти какой класс?.. Осколки! Ремки, а туда же…»
Беспокойно на душе. Будто он, Пирогов, лично виноват в случившемся. Не доглядел. Позволил…
Близко к вечеру они прибыли в Муртайку. Отсюда Корней Павлович намеревался пройти по следам юных старателей, подняться на гору, с которой открывается вид на речку, берущую начало под землей у входа в логово. Игушева, рассуждал он, преследуя бандитов, ушла далеко от дороги. Не подозревая о «хвосте», бандиты довели ее до места, где начинаются «собственные их владения». Таким образом, решив идти к Пурчекле, Пирогов рассчитывал именно в ее окрестностях встретить и Оленьку и поисковиков.
Не успели они привязать лошадь и войти в Совет, как туда потянулись парни, старики неторопливые. Человек десять собралось. С ними худенький шустрый Черномор — старый партизанский командир Илькнн.