— Кай-нок.
После второго «к» стоял твердый знак.
У Пирогова сердце споткнулось на ходу. «Да ведь это же… Это было уже! Было!» Да, он, Пирогов, читал так же по слогам, теряясь в догадках, что значит слово «кайнок». Читал в кабинете Ударцева, на патроне, лежавшем в сейфе. Получается, что Михаилу было известно о кайноке. Какими-то другими путями он тоже вышел на него.
В Ржанец они вернулись раньше грузового возчика, невозмутимого, молчаливого дедка, непрестанно чадящего самосадом.
— Вы погоняйте. — Он сам предложил вскоре, как они, простившись с шуйцами, направились домой. — У вас дел полная коробушка. А мы — помаленьку.
— А вам не страшно? — спросил Брюсов, косясь на брезентовую куклу. — Скоро темнеть начнет.
— Чудак-рыбак, ты живого бойся. А мертвяк — он самый смирный.
Глава тридцать первая
Уже сильно стемнело, когда они, высадив у больницы врача, зашли в отдел.
Возбужденней, чем обычно, докладывала Ветрова:
— Вернулись Пестова и Козазаев. Отыскались остатки коровы.
— Где? Пестова где?
— Она просила вызвать ее, если спешно надо.
— Ткачук звонила?
— Да. Из Муртайки. Говорит, нашли лошадь. И ходок наш… Лошадь стояла привязанная. Перед нею сено лежало… Полина перегнала ее в Муртайку и позвонила… Продолжают искать. Идут от того места, где стояла лошадь. На север и на юг. Две группы.
«Что ж, Ткачук действует грамотно. На дороге нет следов нападения. Что-то в стороне привлекло внимание Игушевой. Она оставила лошадь… Когда? Три дня назад!.. Многовато… Ну а что если лошадь, сено — все та же холодная режиссура? Если все это потом поставлено было? И не в том месте…»
Последние события приучили его к подозрительности.
— Не будем терять время. Пригласите Пестову.
— Я — пожалуйста, товарищ лейтенант. Но… Каулина ушла. Вы ж сами приказали следить…
— Геннадий Львович, посидите немного у телефона.
— С моим удовольствием. Это не просто честь, а повышение по службе.
Корней Павлович отпер Якитова.
— Написали?
На пороге «кельи» показался Федор. Он был по-прежнему заросший, но лицо посветлело: днем сердобольная Ветрова принесла ведро воды, кусочек хозяйственного мыла, и он расстался с маской из месячной грязи.
— Вот. — Якитов протянул лист бумаги. Корней Павлович заглянул в него. Увидел буквы с лихими завитушками. Вспомнил, что в подписи Василисы тоже длинная спираль в подставной ножке «я» — заимствовала у мужа.
Федор писал, что Сахаров наткнулся на него случайно, стыдил, пугал трибуналом. Потом смягчился, сказал, что коль получилась такая клякса, не мыкаться ж под открытым небом, обещал пристроить под крышу в надежном месте. Назначил новую встречу. Уходя, вдруг спохватился, пригрозил: если Федор вздумает каяться и выговорить себе смягчение приговора, выдав его, Сахарова, как укрывателя дезертира, его пацанам не позавидует сам Иисус Христос.
— Пристроить под крышу? Он ничего не уточнял? Где, к кому?
— Нет.
— Осторожный. Ладно, пойдемте на свежий воздух.
— Мне это ни к чему.
— Странно. Скажите, Федор Григорьевич, почему вы не хотите свидания с женой? Или с матерью? Они ведь убиваются по вас. А Василиса почти похоронила.
— Потому и не хочу.
— Я мог бы разрешить.
— Хватит об этом.
— Хватит так хватит. Тогда скажите мне, Якитов, была у Сахарова винтовка? Или карабин, обрез?
— Не видал.
— Бы-ыло что-то. Я стал привыкать к вашей манере говорить. Не умеете вы врать, Федор Григорьевич. Но упорствуете: не видел, не знаю… Если бы не было, вы сказали бы — не было.
— Я могу сказать — не было. Когда мы разговаривали, действительно не было. Но потом он велел идти, не оглядываться. И я пошел. Как же я могу поручиться, что за деревом не стояло ружье?
— Кружева, узоры вяжете. Обиженного из себя корчите. А обижаться вам не на кого.
Брюсов выглянул из двери.
— Корнеи Павлович, кто-то спросил по телефону, на месте ли вы. Я сказал — да. Он поблагодарил и положил трубку.
— Кто? Мужчина по крайней мере?
— Да. Такой спокойный…
Пирогов сводил Якитова в уголок двора, вернул на место в «келыо», повесил замок. Остановился перед Брюсовым.
— А вы, Геннадий Львович, производите впечатление на месте дежурного. Зайдет посетитель и сразу проникнется доверием к нашему отделу: экий постовой встречает, что ж у них в запасе…
— Я подумаю, товарищ Пирогов.
Корней Павлович, озадаченный телефонным звонком, снова вышел на крыльцо, оставил дверь распахнутой. Проветрить немного прихожую комнату. Неяркий свет упал на щербатые, занозистые доски. А в деревне тишина стояла. Лишь далеко-далеко побрехивала лениво собачонка. Да шуршал справа Урсул.