— Не спать можно только натощак. Что касается сегодня, так я чудесно выспался. В ходке. Пять часов проспал.
— Оставим сегодня. — Дал еще один круг. — В отделе часто ночуешь?
— Случается. Когда лень домой идти… А что — нельзя?
— Можно. Когда это нужно.
— Ночью мне хорошо думается.
— А не отвлекают?
И тут Пирогов почувствовал: не случайно, не по пути зашел Непчинов в отдел. Главный разговор впереди.
— Объясните, в чем дело.
Непчинов помедлил, будто колеблясь, начинать не начинать.
— На тебя две жалобы. Одна позавчера пришла. Вторая сегодня.
— Чем я провинился? И перед кем?
— Да уж есть, видать… Из Коченева пишут, что повадился ты к Рощиной. С ночевками… Так и сказано: «Пока ейный мужик бьется с врагами на полях войны, он…» И так далее. А местный корреспондент обвиняет тебя и твоих девчат… Советует на лесоповал всех вас. Чтоб не до глупостей было.
Случалось в жизни Пирогова много несправедливого. Даже назначение в Ржанец считал он и продолжает считать несправедливостью. Но такого… Такого ему и не снилось.
— У меня полна папка таких писем, — сказал подавленно. — Каждый день божий начинаем с выяснения. Пишут свихнутые старики. Да и старушки.
— Ну, в нашем с тобой деле один — точно не старик.
— Коченевского писаку я знаю. Он мне в глаза намекал. Да не думал я, что так далеко пойдет.
— Что ты по существу скажешь?
— Я же не видел, что они там накатали.
— Да уж будь уверен. Складно.
— Назначьте комиссию. Разбирайтесь. А я сделаю выводы.
— Кого ты пугаешь?
— Корреспондентов… — Хотел сказать «ваших», но вдруг без всякой связи возникла в памяти история с воздушным шаром.
Так, так, так! В мае — июне Ударцев собирает срочно информацию о кражах! Значит, еще тогда Михаил заподозрил что-то неладное… И тут возникла история с воздушным шаром с черным ящичком на привязи. Михаил разобрался бы в ней быстро, но она совпала по времени с датой пуска рудника, и честный, старательный Ударцев позволил себя увлечь… Впрочем, может, все это от повышенной подозрительности?
— Первое письмо писал Князькин, — сказал Пирогов. — Решил предупредить разоблачение… Он опоздал. Я не арестовал его, не смея нарушить депутатскую неприкосновенность. Но у Паутова лежит мой рапорт. Паутов согласен по веем пунктам. С Князькина будут сняты депутатские доспехи…
Он вдруг засмеялся. Весело и громко:
— А ведь, знаете, после этого письма… мне неудобно будет арестовать его. Получится, месть за сигнал! И буду я выглядеть негодяем, а он — героем. Жертвой моего произвола! Ай да Князькин!
— Ты вроде как оживился?
— До меня только дошло. Черт тс что! Кто же второй писатель? Если не секрет?
— Второй пожелал остаться неизвестным. Сделал приписку, что боится твоих преследований.
— Но уж… Чем я их так напугал?.. Можно хоть взглянуть?
Непчинов поколебался. Формально он не обязан показывать письмо Пирогову. Формально он должен был проверить факты и поручить помощникам ответить автору о результатах проверки или принятых мерах. Но автор скрылся за многоточием, и ото освобождало от соблюдения формальностей. Он достал из нагрудного кармана суконного защитного френча лист, сложенный вчетверо. Протянул. Бумага показалась Пирогову очень знакомой: толстая, гладкая, расчерченная в линейку, с яркой полосой ученического поля. Это была старая, дореволюционных времен, бумага. Сам этот факт ни о чем не говорил. Сейчас во многих домах выскребают по углам старье, пускают по второму кругу: там лист чистый, там поля широкие, не экономные. Нынче бумаги, как и хлеба, не хватает… Пирогов развернул лист, уже уверенный, что встречался с такой бумагой. Текст письма был краток и безобразен низкой откровенностью. Писавший прятал не только имя, но и стиль, и почерк. Корней Павлович достал из стола письмо Сахарова о шаре. Оно тоже было написано на старой толстой лощеной бумаге с полями. Положил то и другое на стол, разгладил ладонью, показал Непчинову тот и другой лист.
— Из одной тетрадки, — согласился Непчинов. — Если в селе нет второй такой тетрадки.
— Авторство Сахарова нетрудно доказать. Но надо ли? Якитов показал, что встречался с Сатаровым близ Сыпучего Елбана. Это рядом с Элек-Еланью. Сахаров угостил Якитова хлебом — заметьте! — хлебом и картошкой. Дал полный кисет табаку, обещал пристроить в теплое местечко, если Якитов будет умно себя вести. Потом пугнул: не вздумай проговориться о встрече, дети-то, поди, маленькие… Юридически Сахаров виноват уже за то, что вступил в контакт с дезертиром и не предупредил нас о том, не пытался задержать его.