— Слушай, а не хватит ли нам этих совпадений? Получается как в сказке: что ни Иван, то и дурак.
— Совпадение здесь одно: обмаравшись, эти люди пытаются обелиться. Нет, нейтрализовать, скомпрометировать того, от кого исходит опасность.
— Поживем — увидим.
Скрипнула дверь и в кабинет заглянула Варвара Пестова.
— Я — здесь, — доложила таким домашним тоном, что Непчинов вскинул брови.
Глава тридцать третья
До сих пор события ставили перед Корнеем Павловичем только вопросы. Он задыхался в них, нервничал и снова задыхался в их череде. Именно в эти дни понял он, что работа его нисколько не легче окопной. И, пожалуй, не безопасней. Точно снежный ком с горы: кто, где, когда, почему? Чем дальше, тем мощнее лавина. Берегитесь, Пирогов, сотрет с лица земли.
И вдруг этот ком начал распадаться. От него отделился Якитов, жалкий, запутавшийся, но не безнадежный, как могло показаться вначале, человек… В последней почте, пролежавшей на столе до утра, оказалось письмо из Всесоюзного розыска, в котором сообщалось, что часть архива Харьковского горНКВД эвакуирована, и в документах паспортного отдела есть запись от 21 октября 1936 года о замене пятигодичного паспорта десятигодичным Брюсову Геннадию Львовичу, 1903 года рождения, совслужащему, беспартийному, ранее не судимому… Все, как трижды безошибочно было изложено самим Брюсовым в трех показаниях. Теперь требовалось получить весточку из штаба полковника Ольшанского с подтверждением, что гр. Брюсов работал в расположении его дивизии на рытье укреплений.
А пока, рассуждал Пирогов, Геннадия Львовича следовало бы трудоустроить, дать зарплату, хлебный паек. А то он брюки стал часто поддергивать, пиджак обвис на нем, как на вешалке.
Не желая отпускать его далеко, Пирогов предложил ему хозчасть райотдела. Надо ж кому-то провести ту самую инвентаризацию, заготовить на зиму дрова.
Брюсов согласился с радостью.
— Но вы должны понять, — разъяснял Корней Павлович. — Вам придется много работать. Физически! Ведь нам никто не даст готовых дров. Заметьте это обстоятельство. И девчата много не помогут.
— Я все понимаю. Когда и с чего начинать?
— Ждите команду.
Он присутствовал на областном телефонном рапорте. Выслушав разговор с соседями, Пирогов доложил о событиях минувших суток, некоторые соображения по банде. Лукьяненко сказал: не проще ли собраться на днях с силами, прочесать горы вдоль и поперек и раз и навсегда положить конец разбою. Корней Павлович возразил, сославшись на сильную пересеченность местности, на большую площадь и на обойму патронов «кайнок».
— Кстати, запросите, что такое «кайнокъ»? В «науке» есть альбомы всех известных и неизвестных марок и маркировок патронов. Буквы вдавлены. В нижней части круга — цифра семнадцать…
— Выясним. Что еще?
— Полистать бы материалы о Ваське Князе.
— А это зачем?
— Из разговоров получается, что Князь прятался в очень хитром месте. И обжил его.
— Может, тебя вызвать сюда?
Это было заманчиво. От Ларисы давно не было писем. Да и сам он давно не писал. Но как уедешь?
— Не могу, товарищ подполковник. Мне кажется, я что-то нащупал, но стоит мне отлучиться из района, как все снова потеряется.
— Не научно, но принимается. Сообразим что-нибудь. А ты на месте с людьми поговори. У тебя ж свидетели под окнами ходят. Теперь все?
— Нет. Моя просьба как?
— Сегодня решится.
Было начало двенадцатого. Он оседлал Бурана. Варвара помогла Козазаеву оседлать вторую верховую лошадь. Выехали не очень торопко. Козазаева беспокоила рука. Протрусили километр трактом, свернули на Покровку. Через час оказались у места гибели Ударцева.
Пирогов придержал Бурана, вглядываясь из седла в обочины. Если бы они умели говорить! Но ни дорога, ни склон, ни обочины… Больше того, их сильно «причесало» дождем, смыло все, что могло бы сказать, намекнуть самую малость.
Пирогов ослабил повод, и Буран резво взял с места, пошел ходко. Даже дыхание перехватило. Лошадь Павла устремилась за ним.
— Э, командир, мы так не договаривались, — крикнул Козазаев. — Я так боюсь.
— Чего боишься?
— Да этой гонки. Мне ж рассказывали.
Корней Павлович придержал коня.
— Ты веришь в такой конец?
— Здорово живешь! Отсюда врежешься… как фугас.
Дорога плавно уходила вниз. Горы делались высокими, но дробились на крутые самостоятельные пики. Между ними во все концы петляли, кружили узкие ущелья. По одному текла речка. Неширокая, неглубокая, но быстрая и пенистая. Она ныряла под мостик, врезанный в дорогу.