- Лекцию привез? - спросил тот, пожимая руку. - Надо бы рассказать людям, что на фронте, что в тылу делается.
- У меня другие планы, - сказал Корней Павлович, расстегивая полушубок. В сельсовете было натоплено, как в бане.
- Меня твои планы не греют, не бреют, - насупился Смердин. - Я серьезно. Надо бы потолковать с людьми. Неизвестность грызет. Одиночество, тоска и неизвестность… Мне тут одна говорила: топлю-топлю, а холодно в избе. Оттого, что на душе холодно: как там, на фронте?
- Слушайте радио. Газеты есть.
- Это ты оставь. Радио - хорошо. Живое слово надо… Выйди, скажи: молодицы, гражданочки, ваши мужья благодарны вам, бьют проклятого Гитлера…
- Ну, а дальше? Что дальше-то? Нету у меня прямой связи с Генштабом.
- Зачем тебе Генштаб? Ты своими словами. Убеждения… После сорок первого, когда под Москвой им нащелкали, какие сомнения могут быть… Под Сталинградом будет фашисту большой капут… Но это ты скажи людям. Будто от имени Генштаба или еще кого там, не знаю. Выйди и скажи.
- Ладно. Жди завтра на обратном пути. Собери народ… А к тебе у меня вопрос: кражи замечал последнее время?
Взгляд у Смердина потух, будто ему напомнили старое наскучившее дело. Понурясь, он сел на уголок стола, повертел головой, пряча лицо.
- Когда и что унесли?
- В колхозе - четыре овцы. - Он поднял подбородок, с вызовом посмотрел на Пирогова. - Только наши тут ни при чем. Могу головой поручиться.
- Кто же тогда?
- Не знаю. Но не наши, - повторил упрямо.
- Ладно. Допускаю. Но случай-то скрывать не следует.
Смердин снова потупился, сказал виновато:
- Мы тут судили-рядили. Дашь тебе заявление, ты меры должен принять. Дело-то закрывать надо? Вот и потянешь невинного.
- Хорошего ты обо мне мнения.
- Не о тебе речь. Есть закон, никому нельзя его переходить.
- Кражу умолчал, - Пирогов осуждающе качнул головой, - и о соблюдении закона толкуешь.
Неловко получилось. Понимал Корней Павлович, понимал и желтолицый председатель.
- На обратном пути из Ыло заеду, - сказал Пирогов. - Объяснительную и заявление возьму. Надо! А теперь такое дело: потолкуй со стариками, с допризывниками. Организуй патруль. У всех чужих проверяйте документы. Побежит, хватайте - и в яму, в сарай. Куда хотите. До выяснения личности. Уразумел?
Председатель помедлил, оправляясь от неловкости.
- Дело понятное. Кого-то ищешь?
- Это приказ, можно сказать. Не теряй времени.
Конечно же на обратном пути он выступит перед людьми. Это выступление в равной степени нужно и ему, чтобы сосредоточиться, привести в порядок разрозненные мысли. Из-за сутолоки последних недель в цепи его представлений о положении на фронте нарушилась последовательность звеньев. И только Сталинград, огромный город, как занавес между ним, Пироговым, и остальным театром военных действий…
В Ыло Корней Павлович приехал под вечер. Над деревней висели сизые дымки. В настывшем воздухе пахло горелым. Во многих окнах тускло светились лампы.
Сельсовет оказался запертым. Пирогов потоптался на крыльце, увидел в соседнем дворе старуху. Та сновала туда-сюда: дров собрала вязанку, в стайку сена забросила. На него, на Пирогова, никакого внимания, хоть и стоит он открыто, на фоне снежной горы видно его издалека.
- Эй! - окликнул Корней Павлович, хотел спросить, где председателя искать или хотя бы секретаря. Старуха дернула плечами, остановилась, прислушалась и вдруг, будто вспомнив что-то важное и неотложное, затрусила в дом.
Пирогову сделалось неловко за нее и за себя. Вон как! Люди боятся незнакомого голоса, а он, начальник райотдела, не может снять с них эти неуверенность и страх…
Он перешел улицу, постучал в розовое от печного огня окошко - в избе экономили керосин, довольствовались пока светом из приоткрытой печи.
Никто не метнулся к окну, не приклеился носом к стеклу - взглянуть, кого бог послал в неурочный час.
Корней Павлович снова постучал, чуть длиннее и требовательней, отошел к воротцам, прислушался. В сенях скрипнула, наконец, дверь, женский голос спросил: «Кто?»
- Подскажите, как найти дом председателя сельсовета.
- А это надо улицей вверх. Там будет проулок. Так, в том проулке первый дом. Глиной еще промазанный, - охотно, даже с радостью пояснила женщина. - Иди сейчас прямо вверх, смотри по левую руку проулок. Как будет - так повертай.
- Спасибо.
Он вел коня за узду, прислушиваясь и поражаясь глухой тишине. Точно не деревня в сотню дворов, а мемориальное кладбище с домами-надгробиями… Да сколько же времени теперь? Семь? Восемь?.. Что происходит с людьми? Боязнь темноты?..
Председатель тоже долго выяснял через дверь, кто да зачем, потом осторожно снял запоры.
- Товарищ Пирогов!
- Он самый.
- А я слышу, вроде знакомый голос-то. Мы с вами в райисполкоме встречались. Потом вы доклад про войну делали. Заходите в избу.
Пирогову почудился в его словах справедливый упрек. За полгода Корней Павлович трижды объезжал район, трижды бывал в Ыло, но каждый раз случалось так, что председателя сельсовета не оказывалось на месте. Месяц назад, как помнил Пирогов, председатель ездил за дровами, и теперь, наверное, вон они, пиленные, лежали под стеной сарая высокими штабелями.
- Лошадь бы куда-то на ночь.
- Это мы мигом. Мы ее ко мне в стайку. Там по нынешним временам, хо-хо, простору на всю деревню хватит.
В длинной нательной рубахе навыпуск он выбежал во двор, раскидал жердины, лежащие вместо ворот, взял лошадь за узду.
- Нн-о, хорошая. Нн-о!
Так же быстро он распряг ее, втолкнул в сарай, принес охапку сена.
- Сбрую, вожжи надо в сени занесть. Не ровен час - уведут.
- Поди, не посмеют у начальника милиции, - сказал Пирогов, снимая дугу.
- Вы меня простите, если не так что брякнул: вон война какая идет, тут всё с ног на голову перевернулось. Заходите в избу. Вот та-ак! Осторожно! Темень проклятая!
В избе было тепло и сумрачно. На заставленном кухонном столе слабо светила лампа. За день разъездов Пирогов изрядно настыл и, шагнув из сеней за толстую, обитую мешковиной дверь, ощутил, будто его окатили горячей водой.
- Вот сам товарищ Пирогов в гости к нам, - сказал хозяин, появляясь следом.
У жаркой печи на высоком прочном табурете сидела женщина в широкой замызганной юбке, широкой кофте и в платке и чистила картошку. Длинная тонкая кожурка тянулась от ножа до пола. Женщина, не меняя позы и не прекращая занятия, приподняла голову, коротко посмотрела на Корнея Павловича, перевела тяжелый недружелюбный взгляд на хозяина и задержала его на нем значительно дольше.
«Кажется, я нарушил важный разговор», - подумал Пирогов, но не подал вида, сказал вслух напористо, бодро:
- Добрый вечер! Прошу прощения за неурочный час. Но дело у меня к вам.
Женщина не то кивнула, не то просто опустила голову, уставясь на картофелину. Корнею Павловичу вдруг сделалось стыдно. «Тут определенно был разговор», - подумал Пирогов, вспоминая, с какой готовностью кинулся навстречу ему председатель. Решив так, он уже не удивлялся угрюмости, неприязни женщины. Снял шапку, поискал, куда бы ее положить или повесить. Но хозяин выхватил, аккуратно, даже осторожно, будто она была из хрупкого стекла, положил на настенный шкафчик.
- Раздевайтесь. Я помогу. Вот сюда…
Он провел Пирогова в комнату, точнее за печь, ибо вся изба делилась ею надвое, освободил стул, спихнув с него какие-то тряпки.
- Располагайтесь. Я - сам-момент.
Он о чем-то пошептался с женой, вернулся с лампой, поставил на стол, суетливо потыкался туда-сюда, поймал другой стул за спинку, подсел к Пирогову.