- Такие все дела. Не жизнь - толкучка.
- Может, я некстати?
Хозяин замахал руками. Это могло обозначать: «что ты, что ты» или «тише-тише!»
«Странный мужичок, - подумал Пирогов. - Как же ты, брат, руководишь Советом, если дома будто на спице вертишься».
- Как у людей настроение? - спросил Корней Павлович.
- У кого как. Молчат. А что на уме, поди узнай.
- Так все и молчат? И даже не ругаются.
- Этого сколь хошь. А вообще больше молчком.
- Вы бы первым заговорили. Глухо у вас. Вот и народ глохнет. Немеет.
Хозяин провел ладонью по шее, поднес к глазам, качнул головой.
- Потею чтой-то.
- Жарко топите. Дрова не вешаны.
- Жить в лесу и не иметь полена…
Председатель оглянулся на кухню, будто боясь, не подслушивают ли их. Взгляд его небольших луповатых глаз был настороже. «Да что он в самом деле, - подумал Пирогов, - будто ждет кого-то и боится, как бы тот не встретился со мной».
- Как Анкудай стоит?
- На прежнем месте, - Корней Павлович пожал плечами. - Давно не был там?
- Не то чтобы… Пришлось к слову… Конечно, куда же ему деться… А вы к нам проездом? Или дело?
Разговор явно не клеился.
- Извините, у меня к вам несколько вопросов, - сказал Корней Павлович, поняв, что к близкому знакомству с этим человеком у него не лежит душа.
- Я… Да… Сам-момент…
Он снова убежал за печку, и снова оттуда послышался шепот. Хозяин тут же появился в комнате, вытирая тряпкой шею.
- Значит, вопросы?
- Да! Вас зовут Федор Африканович?
- Африканович, - как эхо подтвердил хозяин и кивнул для большей достоверности.
- Федор Африканович Князькин?
- Как есть - Князькин.
- И вы председатель сельсовета?
- Какой там председатель. Числюсь.
- Это как же так? - опешил Пирогов,
- Чего тут пояснять. Не годен я для такой работы. Характеру не добрал смолоду. Буду писать в исполком, чтобы освободили.
- На фронт тянет?
- Какой там фронт, товарищ Пирогов. Земля меня тянет. Спать ложусь и думаю, встану ли утром. Сердце у меня подорвано. И грыжа кой год мучит. А намедни проснулся от голоса, будто матушка зовет. Ясно так услышал.
- Сколько вам лет?
- Скоро сорок шесть.
- Давно в Совете?
- Переизбрать хотели в сорок первом. А тут война стукнула. Отложили. А потом уж оставили… Сам-момент.
Вскочив со стула, он побежал на кухню. Зашуршали угли в топке, на чугунной плите зашипела вода.
Редкий, просто уникальный тип. Он уже вроде и не председатель - какой спрос, он же со всех сторон забронирован от фронта, ибо оставлен здесь представлять власть, выполнять распоряжения высших органов, проводить мобилизацию. Что это, от небольшого ума, ленивой дремы, сытого равнодушия, комариной культуры? Или это четко сформулированная позиция зрелого по возрасту человека? Тогда как и чем объяснить откровенность? Он ведь прекрасно понимает, что перед ним официальное лицо - начальник райотдела милиции, и этот разговор не может остаться между нами как безобидная шутка. Или он испытывает его, Пирогова? Только подводит к главному, которое прояснит первое недоумение?..
Князькин вбежал в комнату, будто за ним гнались с улицы, быстро сел на прежнее место.
- Вот я… Так, какие вопросы? По части бумаги? Они - в порядке.
- Вы Потапова Андрияна Ивановича хорошо знаете?
- Как же, как же! Бедовый мужик. Шумливый… Мастер крепкого слова… А что, облаял кого-нибудь? Так ему это просто.
- Был у меня он. Говорит, кражи у вас в деревне участились.
Князькин подумал, пожал плечами, оглянулся.
- Мать, ты про воровство что слыхала? - И, не дожидаясь ответа из-за печи, ответил сам категорично и коротко. - Не замечал.
Пирогов растерялся. В заявлении Потапова значился и Федор Князькин.
- Ну, а насчет ямы с картошкой вы мне ничего не скажете?
Глуповатое, подвижное лицо хозяина вдруг напряглось и отобразило беспокойную работу мысли.
- Ямы?.. Да, кто-то сковырнул верх… Откуда узнали? Я никому не жаловался. Или их поймали уже?
- А вы говорите - не слышал. Много взяли? - перебил Пирогов.
- Поди с мешок. Не перемерял остаток.
- Почему же не сообщили мне?
- Э-э, - Князькин махнул рукой. - Ее ведь не узнаешь, не мечена.
- Это уже наша забота.
- Хорошо, я сделаю заявление.
- Надеюсь. Кстати, это не первая кража в Ыло.
- Да, так… Иногда шепоток доходит. А больше молчит народ. Боится.
- Кого?
- Ну как… Говорят, немцы в Оби пароходами объявились. До Новосибирска доехали, потом в лес ушли.
- Что за глупость. Кто такое говорит?
- Все потихоньку. Библию подняли, а там сказано: будто бы между Бией и Катунью война кончится. Сам не видал… Но как не верить. Сила-то солому ломит. До Волги Гитлер добрался. На Кавказ. Слухи ходят, как Москве конец, так и у нас большевикам крышка.
Вот оно в чем дело! Большевикам - крышка, Советам - крышка. А ты, голубок, председатель этого самого Совета. И ты не хочешь под крышку. Земля тянет тебя, а ты не хочешь. Ты лучше загодя отречешься от всего, что нацеплял на себя в мирное спокойное время. И откровенность твоя всего лишь расчет на свидетеля… А может быть, даже на наказание: смотрите, люди добрые, я жертва большевистского произвола. Ах, скот! Чем же ты лучше бандитов, прячущихся в горах? Да ты хуже их! Те хоть не лицемерят, прижались к своему берегу. А ты стоишь на стремнине и местечко в кустах выглядываешь.
Пирогов почувствовал физическое отвращение к Князькину, к его гладкой потной шее, вытянутым небритым щекам, седым завиткам в разрезе ворота рубахи.
- А еще слух идет, будто Турция и Япония…
- Хватит, - Корней Павлович встал. - Постыдились бы хоть. Завтра утром договорим. А сейчас дайте ключи от сельсовета… Или нет, проводите меня к Потапову.
- Как? Как же? Но ведь я думал… За что купил, за то продаю. Я могу заявление о картошке… Мать! Господи, ты где есть, мать? Товарищ Пирогов, не обижайте. Изба просторная. Вы гость… Есть кровать… сынова… Он на войне у нас… Как все нынче… И мы, как все… Ждем.
Он встал на пути. Корней Павлович молча обошел его. Уже в проходе на кухню оглянулся, смерил Князькина взглядом, точно запоминая.
- Так это враки? Правда? Что пароходами… Мать! Я ведь говорил.
Пирогов молча накинул полушубок, надвинул шапку на глаза. Сказал:
- Я подожду на крыльце.
- Ох, господи!..Сам-момент.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
На третий день после Октябрьских праздников Пирогову позвонила директор школы Ситко.
- Мне нужно встретиться с вами по очень запутанному делу.
- Пожалуйста, - сказал Корней Павлович. Он только вернулся из исполкома, где лектор из области рассказывал о текущем моменте и о перспективах второго фронта. И теперь, листая стопку газет, пробегал глазами сводки и удивлялся способности лектора видеть содержание между строк, делать из неуловимых подробностей широкие обобщения. Так за лаконизмом официальных сообщений из Сталинграда, оказывается, надо видеть не только опасность и сложность обороняющихся, но и невозможность немцев склонить чашу весов на свою сторону, их бессилие в этом. Таким образом, получалось, что в Сталинграде фронт стабилизировался и уже не представляет исключения из других. Составители сводки будто бы даже утратили к нему интерес.
Вот так штука! Ничего подобного не приходило Пирогову в голову.
Аккуратно положив газеты на место, Корней Павлович вышел в дежурку, облокотился на широкий, как прилавок, деревянный барьер. Дежурная - белокурая, пушистая, как цыпленок, Оленька Игушева, которую все называли только ласкательно, поднялась со стула.