Оками, преодолевая личную враждебность к тому, что он узнал, стал думать о более широких последствиях этих бумаг, а именно, как они будут использованы начальником Винсента Альбы в Штатах. Кем бы он ни был, несомненно, он является капо мафии. Почему его должно интересовать, что люди из армии США привлекают военных преступников в свои спецслужбы?
Принесли виски, и Оками выпил свою порцию залпом. Ему было теперь безразлично, что подумает о нем Фэйс Сохилл. Содержимое бумаг Донноуга отодвигало ее на второй план. Она была, несмотря на красоту и ум, только женщиной, роль которой в этой игре он уже знал. Это была маленькая роль, как и у Джонни Леонфорте. Как назвал ее Донноуг? Скороходом? Его и полковника интересовало, поддерживает ли кто-либо Леонфорте, и теперь он знал ответ — таинственный капо Винсента Альбы в Штатах.
— Скажите мне, мисс Сохилл, какова ваша роль во всем этом? Мафия — это чисто мужская игра.
— А вы, мистер Оками, знаете все о мужских играх, не так ли? — Она при этом так ласково улыбнулась ему, как если бы он был ее любовником. Прежде чем продолжить, она опустила глаза и помолчала. — Дело в том, что у меня беспокойная душа. Я — хорошая американка. Я прибыла сюда, чтобы исполнить мои обязанности перед своей страной, используя все мои возможности.
— И просто случилось так, что вы попали в плохую компанию, — скептически заметил Оками.
— Я полюбила не того человека. — Ее лицо выражало печаль и сожаление. — Признаю, что было глупо влюбиться в Джонни из-за его энергии маньяка, его сумасшедших мечтаний.
Она сначала подняла, а потом резко опустила руку себе на колени.
— Почему так произошло? Может быть, это последствие войны или же виноват этот город — Токио, такой чужой и странный, и разоренный. Я... устала от всего.
Лицо ее вновь озарила такая же обезоруживающая улыбка.
— Вы знаете, я любопытна, как кошка. Даже Винсент и Джонни не смогли долго скрывать от меня свои дела. Винсент, когда узнал об этом, хотел меня выбросить, но... — Ее улыбка стала еще шире. — Я обвила Джонни своими бедрами, и он разрешил мне остаться. Так что я оказалась втянутой в это подобно дереву, захваченному ураганным штормом.
Оками не знал, верить ему или нет. Затем понял, что это не имеет абсолютно никакого значения. Важна была только информация, украденная у Виллоугби.
Он поднялся, все еще держа бумаги в руке.
— Я сниму копию. Верну их вам завтра утром.
Фэйс была в отчаянии.
— Винсента хватит удар.
— Пускай, — заявил Оками. — Ему следует начать привыкать к новому партнеру.
— Этот доклад бесценен, — сказал Оками. — Это — оружие, которое мне нужно для того, чтобы отомстить.
Полковник изучал данные ему Оками бумаги, когда оба они прогуливались в парке «Уено». Полковник делал вид, что не замечает у Оками бутылку виски, к которой он время от времени прикладывался. Оками не ложился спать этой ночью. Он был пьян, он пил, начиная с того момента, когда покинул Фэйс Сохилл. Его приподнятое настроение росло с каждым шагом, который он делал, тая как теперь он видел, как расправиться с теми, кого он больше всего ненавидел.
Было раннее утро. С реки Сумида все еще поднимался, завихряясь, туман. Фарфоровое голубое небо проглядывало через остатки ночного сумрака наподобие птенца малиновки, выглядывающего из своей скорлупы. Внизу вишневые деревья йосино были усыпаны шапками розовых цветов, таких бледных, что они казались почти белыми.
Воздух был насыщен ароматом, который всегда вызывал у Оками воспоминания детства. В те дни он видел отца очень мало, но каждую весну отец брал Оками и его брата в парк «Уено», чтобы полюбоваться цветением вишен. Сладковатый эфирный аромат напоминал ему, как он держался за руку отца. Она была жесткой, сухой и придавала чувство уверенности. Он был счастлив, когда высокая фигура отца нависала над ним.
«Посмотри на цветы вишни у тебя над головой, — вспоминал он слова отца, которые тот произносил шепотом, почти с благоговением. — Они распускаются очень быстро, а затем в самый пик своей красоты падают на землю и умирают. Вот почему мы все так их любим. Все люди подобны этим цветам. Их красота в нас самих, мы с ними одно целое. Шидзен — „природа“ — это слово пришло из Китая, потому что у нас нет такого слова. Зачем оно нам нужно? Разве человек и природа не одно и то же?»
Через несколько лет, когда Оками позвали в дом отца в ночь его убийства, Оками стоял на коленях около кровати и дожидался прибытия матери. Он не позволил никому из людей отца войти в спальню, хотя и не мог запретить им двигаться по дому и по прилегающей территории, чтобы охранять его. Потом он расправится в одиночку с каждым, кто проявил нерадивость при исполнении своих обязанностей по отношению к отцу. Но в тот момент он склонил голову и, взяв холодную руку отца в свои руки, чувствовал, хотя и было другое время года, тот нежный, сладковатый запах, исходящий от цветов вишни в разгар их краткой лучезарной жизни.
Теперь, снова шагая по парку «Уено», Оками глубоко вдыхал в себя волшебный аромат, полный воспоминаний. Он взглянул на полковника, который снова и снова прочитывал документ, почте не делая каких-либо замечаний.
— Если вы направитесь с этими материалами прямо к Макартуру... — обратился к нему Оками.
Полковник строго посмотрел на него.
— С чего вы взяли, что он еще незнаком с планами Виллоугби?
У Оками не было готового ответа на такой вопрос.
— Здесь, среди вишневых деревьев, — мягко сказал полковник, — мы должны не спеша, спокойно посмотреть на всю эту картину.
Он сделал несколько глубоких вздохов, и Оками снова подумал, что понимает, почему ему так нравится этот человек с Запада.
— Я знаю, на что способны эти люди, — продолжал полковник тем же спокойным тоном. — Я знаю, что они отдали приказ уничтожить вашего брата.
— Он был пацифистом, — сказал Оками приглушенным голосом. — Он был храбрым, а не я. Он открыто высказывал то, что я чувствовал своим сердцем, но никогда не говорил вслух.
— Вероятно, он также был несколько глуп, — заметил полковник. — В то время нельзя было высказывать то, что думаешь, если это противоречило мнению большинства.
— Нет, нет, разве вы не понимаете, что он был прав для себя самого. Он был героем. — Горечь в голосе Оками была как яд, всыпанный в кубок вина. — А наградили меня. Это была шутка, конечно, потому что все, что я сделал, я сделал со страха за свою собственную жизнь. Мой капитан выстрелил бы мне в спину, если бы я не исполнил приказа. Я должен был рискнуть. — Вероятно потому, что он был пьян, он добавил: — Вы не собираетесь спросить у меня, почему я должен был рискнуть и получить пулю в спину?
Полковник остановился, взял пустую бутылку из руки Оками.
— Я знаю почему. Из-за славы. Если только мы могли бы упасть, как цветы вишни весной — такие чистые и светлые!
Когда полковник продекламировал стихи, которые написал пилот-камикадзе перед смертельным полетом, Оками заплакал. Он был пьян, рядом с другом, так что это было позволительно и даже желательно. Внутренняя напряженность от сдерживания в себе эмоций периодически требует выхода.
— Генерал Макартур не может, вероятно, одобрять то, что задумывает делать Виллоугби, — сказал Оками, вытирая глаза. Холодный, освежающий ветер выветривал из него хмель, несмотря на все его усилия не трезветь. — Перевооружение Японии сейчас было бы дипломатической неудачей для вашей страны и экономической катастрофой для моей. Если Япония не найдет пути для создания новой экономической базы, основанной на товарах мирного времени, не будет будущего для всех нас.
— Согласен, — заметил полковник. — И также, я полагаю, согласен с этим и Макартур.
Он спрятал руки за спину и стал ритмично ими пошлепывать одна о другую.
— Но мы еще не знаем, куда идет эта информация и кто может сейчас иметь к ней доступ. Кто является сейчас нашим врагом, Оками-сан? Я не знаю его, а вы? У меня растет подозрение, что враг может быть могущественным и имя ему — легион.
— У нас нет времени для размышлений. — В своем состоянии он словно выплюнул последние слова. — Вы должны пойти к Макартуру...
Полковник покачал головой.
— Нет, послушайте меня, мой друг. Мы должны разрушить план, задуманный Виллоугби, но нам следует быть осторожными. Макартуру претит даже малейший намек на раскол между его людьми. У него свои проблемы с президентом и союзниками, и он очень осторожно относится ко всему, что могло бы вызвать отрицательную реакцию общественности. Нам нужно узнать, что на уме у тех, кто выступает против нас. Скажите, Оками-сан, могли бы вы вытащить свой катана, если бы были глухим, немым и слепым?