— Schola cantorum, — произнесла она. — Секрет этой ниши заключается в том, что она придает более богатую окраску человеческому голосу. Тогда, в те далекие времена... здесь было основное святилище, здесь билось сердце храма.
— А теперь все вернулось на круги своя, — заметил Николас. — Как я понял, каждодневные литургии сейчас служат совсем в другом месте.
— Но менее святым оно от этого не стало, — ответила она.
Широкая улыбка скользнула по ее губам. Ее глубоко посаженные глаза сверкнули. Казалось, в них отразилось все внутреннее убранство храма со всеми его древними реликвиями:
— Я не назвала вам своего имени. Меня зовут Челеста.
— Мое же вам известно, если вы сумели распознать меня под маской.
Челеста рассмеялась; благодаря необычной акустике смех ее словно рассыпался по помещению.
— Да, я знаю, кто вы.
— А где же... — начал было Николас, но осекся по сигналу Челесты, приложившей длинный изящный указательный палец к губам.
— Пожалуйста... Не упоминайте его имени даже здесь, под этими сводами — святыми сводами.
Она приблизилась к нему, шорох ее одежд походил на стрекот цикад в теплую летнюю ночь. Когда она проходила мимо канделябра, Николас заметил, что у Челесты на голове был надет шелковый тюрбан. Он был цвета венецианского неба в момент захода солнца, его украшали выложенные белыми и черными жемчужинами полумесяцы, по краям свисали бледно-зеленые небольшие камни. Надо лбом блестела исключительно тонкой работы золотая диадема, в которой было закреплено страусовое перо.
— Значит, вы должны быть осведомлены о маске, которую я выбрала для вас.
— Да. Баута. Это почти все, что я знаю.
— Я же ношу Домино, — мягким голосом сказала она. — Имя дано из латинского «Benedictio Domini», или «благослови тебя Господь», — как видите, довольно избито.
— Так вы и были тем святым отцом, который привел меня сюда, — полуутвердительно произнес Николас с внезапным внутренним озарением.
— Именно я. Мне необходимо было увериться, что за вами никто не следит.
— А кто бы мог за мной следить?
Челеста уклонилась от прямого ответа. Вместо этого она произнесла:
— Вы знаете, что сегодня за ночь?
— Конец октября, начало ноября. Со всеми этими переездами я запутался в часовых поясах.
— Это канун дня всех святых, — прошептала в ответ Челеста. — Единственная ночь в году кроме карнавальной, когда маски являются нормой. Поэтому было так важно, чтобы мы встретились именно в эту ночь. Маски защитят нас, точно так же как они защищали наших предков.
— Вас ваша, может, и защитит. Что касается моей, то я не уверен, что она сделана в Венеции.
На губах Челесты появилась какая-то загадочная улыбка.
— Добро пожаловать в Безмятежность, — едва слышно выдохнула она. — В Безмятежную Республику.
Где я раньше мог видеть эту улыбку? Николас задумался.
— Не пора ли нам уходить? Как я понял, меня вызвали сюда по срочному делу.
— Вы правы. И для такой срочности есть весьма веские причины. Но даже и в этом случае предосторожность превыше всего. Ею и продиктована эта наша встреча.
Она взяла его под руку, и до Николаса донесся аромат ее духов, чувственный и тонкий, этот запах был ему совершенно незнаком.
— Надеюсь, вы не найдете мою компанию слишком тягостной.
Она вывела его из храма через боковой вход, и они оказались под аркой каменного моста. Было очень темно, мрачные воды канала едва слышно плескались о замшелые плиты причала. Согнувшись под низким сводом, Николас в тусклом свете видел, что Челеста закрыла на ключ старинную деревянную дверь, укрепленную железными скобами.
— Это очень примечательное место, — сказала Челеста, поворачиваясь к Николасу. — В 535 году византийский император Юстиниан пересек море и вместе со своими войсками вторгся в Италию, чтобы взять вновь под свой контроль бывшую часть своей империи, некогда захваченную гуннами. Во главе этого похода стоял блестящий военачальник Белизарий.
Николас различил слабую тень улыбки, мелькнувшей на ее губах.
— И то, что этот храм называется сейчас церковью Сан-Белизарио, звучит просто насмешкой над историей.
— Неужели вы хотите сказать, что речь идет об одном и том же историческом лице, — возразил Николас. — Не может такого быть, чтобы византийский вояка превратился вдруг в христианского святого.
— Это же Венеция. Если вы знакомы с ее историей, вам должно быть известно, что в ее истории нет ничего невозможного.
Они вышли из-под свода моста. У небольшого частного причала их уже ждала гондола, выкрашенная золотым и зеленым. Николас уселся, следом за ним на лодку ступила Челеста. Она оттолкнулась от причала, затем взяла длинный шест и направила гондолу в канал. В рясе с капюшоном она походила на иллюстрацию из жизни древней Венеции.
— Венеция — это своего рода Шангри-Ла, надежное укрытие от варваров — готтов, гуннов и им подобных, которые не давали Италии покоя. Как бы то ни было, об этом свидетельствует еще Гомер, Венецию основали не коренные жители Западной Европы, а, скорее всего, выходцы из Восточного Средиземноморья. Неизвестно, были ли они потомками тех, кто пал при осаде Трои, как об этом пишет Гомер, либо это были более древние мореплаватели, финикийцы, например, — суть заключается в том, что Венеция была основана благодаря своему исключительно благоприятному географическому положению, позволявшему держать длительную оборону.
Негромкий ее голос стелился над водами канала подобно туману. Николас воспринял ее увлекательное повествование как неотъемлемую часть волнующей истории Древнего города с его каналами, гондолами, узорчатыми литыми металлическими решетками балконов, крошечными романтическими садиками, крутыми сводами в восточном стиле и окнами, в которые смотрели многие поколения жителей Венеции.
— Как бы то ни было, — продолжала Челеста, — основателями нашей Безмятежной Республики были мыслители, спасавшиеся от бедствий войны, насилия, жестокостей — от уничтожения. И здесь-то они изощрялись в своих химерических искусствах — равно как и в хитросплетениях политических интриг. Именно здесь золотой век греческой культуры сменился, уступил дорогу жестоким обычаям кровной мести.
— Отсюда и пошли маски, — заметил Николас.
— Вы правы.
Отталкиваясь шестом, Челеста направила гондолу к какому-то причалу, выжидая, пока ночной motoscafo минует их.
— Можно сказать, что маски, в общем-то, были сплошным обманом. С какой целью? Цели могли быть разными: политики ими пользовались, когда хотели предать своих противников в руки Святой инквизиции, любовники же — от высокородного принца до последнего торговца рыбой — утоляли с их помощью свои нескромные желания. — Она налегла на шест. — Однако все это можно отнести к беллетристике. А что же на самом деле? Принимая во внимание человеческую натуру, маски служили прикрытием для всеобщего разложения, которое, как зараза, охватило город.
Как только motoscafo скрылся в низко стелющемся тумане, она вновь взялась за шест.
— Все эти маски — Баута, Домино, Ганья, Примо Дзанни, Доктор Чума — это вовсе не персонажи «комедии масок», как принято думать. Скорее уж они являются неотъемлемой частью венецианского образа жизни и имеют своих прототипов в политике в большей степени, нежели в театре.
Они проплыли мимо гондолы с сиденьями, обтянутыми пурпурным бархатом, и выкрашенными в золотой цвет поручнями. Закутанный в мохеровый плед мужчина спал, положив голову на колени своей дочери, черноволосой девочки не более десяти лет, которая, поглаживая голову отца, улыбнулась им.
Как только они вновь оказались одни, Челеста продолжила свой рассказ:
— Маски стали символом Венеции, под ними, как за парадным сказочным фасадом, скрыты глубокие тайны. Венецию можно сравнить с волшебной раковиной, в которой сокрыта диковинная жемчужина.
— Вы прожили здесь всю жизнь?
— Иногда мне самой так кажется, — загадочно ответила Челеста. — Во всяком случае, я здесь родилась. Вот что самое главное.
Их лодка вошла в Гранд-канал, и справа по борту Николас увидел величественное здание Академии. Челеста повернула направо, и гондола мягко заскользила по сверкающей глади канала. В ночной тишине Николас слышал лишь плеск воды и ритмичное дыхание Челесты, направляющей гондолу к илистому берегу. Эти звуки сливались в какую-то загадочную мелодию, исполняемую на волшебной флейте воображения.