— А ты задумывался над тем, что отцу не мешало бы приходить домой вовремя и тоже заниматься ребенком?
— Это совершенно разные вещи, — вскричал Тони. — Я работал до рези в яйцах ради того, чтобы мы купили собственный дом и я не чувствовал бы себя должником твоего брата. И чем все это кончилось? Жизнью в его поместье, будь оно проклято, с дочерью, не знающей, как следует должным образом приветствовать отца.
— Нетрудно понять. Твой статус мужчины дает тебе основания игнорировать семью, не так ли?
— Этого бы разговора не было, — простонал он, — будь у меня жена, чувствующая ответственность перед собственным ребенком! И понимающая, что значит быть матерью!
— Боже Всемилостивый! Как я устала от тебя и твоих придирок.
Бросив на жену свирепый, в сицилийской манере взгляд. Тони буркнул:
— В таком случае убирайся вон.
Маргарита, уронив голову, расплакалась.
— Возьму да уйду.
— Долбанная кошелка, набитая дерьмом!
Маргарита побледнела и вскинула голову.
— Не смей со мной так разговаривать! В таком тоне ты не говоришь даже со своими прихвостнями!
— Потому что они мужчины, а не долбанные бабы!
Ее взметнувшуюся для пощечины руку Тони без труда отвел в сторону и больно припечатал Маргариту к стене. Очень больно. К этому ей было не привыкать.
Кипя от гнева, Тони начал вытаскивать из петель брючный ремень.
— Мне кажется, что необходимо довести все происходящее до логического конца. Слишком давно я не преподавал тебе уроков.
На последнем слове он осекся — направленный в живот ствол револьвера 45-го калибра успокоит любого.
— Вас, чертовых сицилийцев, можно угомонить только одним, — бросила Маргарита, поднимаясь с кровати.
— Маргарита!..
— Я умею им пользоваться: если ты считаешь иначе, то это будет твоя последняя ошибка.
Что она ощутила в тот момент? Ярость? Нет, подобного рода чувства приходили к ней и прежде, но она подавляла их в душе, загоняла их внутрь себя подобно тому, как загоняют джинна в бутылку. Что же теперь? Маргарита чувствовала неведомую доселе, наросшую над гневом и страхом стальную корку — силу воли, способную вырвать ее из водоворота кошмаров ее прежней жизни, и она цеплялась за это новое ощущение, как утопающий за соломинку.
Едва различимый голос нашептывал ей: «Я ведь так долго... как бы сказать?.. Жила в страхе. В страхе перед тобой. Страхе. Я боялась вымолвить слово. Ты бил меня, а я, закусив губу, молчала. Даже брату ничего не говорила. Все потому, что жила в страхе».
Маргарита вделала шаг вперед, и Тони попятился назад.
— Послушай, детка. Остынь. У тебя был жуткий стресс после смерти брата, а потом этот неизвестно кто...
— И ни единого доброго слова, когда я вернулась с дочерью на руках, ни намека на сочувствие. В твоих глазах была только ненависть. Тони. Ты думал... впрочем, нет, ты был уверен, что он изнасиловал меня. Ты смотрел на меня, как на вывалявшуюся в грязи. Потому что я была с ним. У тебя было такое выражение лица, о Господи, не знаю, как выразить словами, но во мне все застыло, и я чувствовала себя подобно...
— Детка...
Тони попытался приблизиться к ней, но Маргарита угрожающе повела стволом. Дистанция, разделявшая их, не давала возможности Тони применить мужскую силу. Кроме того, его пугал какой-то непонятный блеск в ее глазах.
— Маргарита, ты сказала свое слово. Почему бы не убрать теперь эту штуку... пока никто не пострадал.
— Нет, Тони. И довольно «деток», довольно издевательств и побоев. С этим покончено, раз и навсегда. Отныне будет новый порядок. У сегодняшней Маргариты хватит сил убить тебя. Я смогу нажать на курок — дай мне только повод, и мой палец не дрогнет. Вот так я изменилась — обрела силу... нет, вернее сказать, вернула ее себе. И, Бог мне в помощь, вновь стала уважать себя.
Тони облизал пересохшие губы, блеск его глаз от ствола револьвера отражался на ее лице.
— Давай поговорим нормально. Ты, видимо, не совсем понимаешь, что здесь произошло за последние несколько дней. Конечно, ты беспокоилась за ребенка. И это убийство Дома...
— Послушай, ублюдок, мне прекрасно известно, что здесь произошло — и с Домиником, и с Франсиной, и со мной. В неведении пребываешь лишь только ты.
— Я понимаю, что всех нас оскорбили. Мой дом... мою семью...
Маргарита приложила пальцы к виску, и ее глаза сверкнули:
— Теперь я все поняла. Плевать ты хотел на Франсину, моего брата и меня. Все упирается в тебя, долбанного ишака! Тебя заботит то, что он сделал с тобой.
Сказав это, Маргарита ощутила, что ее уста произносят не собственные слова, а слова покойного брата. Одна ее половинка не верила в это, другая же, как в волшебной сказке, перенеслась в воспоминания: вот он, Доминик, живой, приставил дуло пистолета ко лбу Рича Купера, ее делового партнера. Когда-то Маргарита хотела расширить компанию «Серениссима», ее собственное детище, и выйти на мировой косметический рынок, однако Рич посчитал это рискованным предприятием. Доминик полдня убеждал ее в необходимости этого шага, тот не желал ничего слушать, и тогда Доминик прибег к последнему аргументу. Позже, уже с подписанным контрактом во внутреннем кармане пиджака, он пояснил ей:
— Видишь ли, Маргарита, существует средство, которым можно убедить любого мужчину.
И вот сейчас, глядя на своего мужа, уважительно глядящего на револьвер в ее уверенной руке, она убеждалась в справедливости слов своего брата.
— Единственное, что нам необходимо, — сказал Николас, — так это зеркало.
— Зеркало? — переспросила Челеста, когда они выскочили на набережную.
— Да, именно. Место, где бы мы могли незамеченными наблюдать за нашим преследователем.
Челеста улыбнулась.
— Мне кажется, я знаю такое место.
Челеста подхватила его под руку и вывела на Понте-делла-Паглиа, Соломенный мост, где века назад разгружали солому, затем они оказались на мосту Вздохов, под которым узники дожей гнили и умирали в темницах. Затем, через sottoportego, арочный мост, они нырнули в подземный переход и вышли во двор с каменным храмом не совсем в венецианском стиле, окруженным вспомогательными постройками.
— Это женский монастырь Святого Захария, — пояснила Челеста, когда они миновали единственную калитку, ведущую к храму. — Эта обитель имеет давнюю историю, — продолжила Челеста. — Здешние сестры — так уж исторически повелось — вышивали церемониальные головные уборы для дожей.
Свернув направо, они почти бегом пересекли небольшую площадку и выскочили на скрюченную, подобно спине древней старухе, улочку.
— Начиная с девятого века Царствующие дожи совершали раз от раза сюда паломничества — отслужить вечерню.
Истертые ступеньки привели их вниз — там расстилался широкий настил. Справа — склады и свалки, слева — стальная ограда, а за ней канал с двумя крохотными каменными мостами.
— Именно поэтому храм выглядит как суперзащищенный средневековый замок, — продолжила Челеста. — Иного входа в храм или в монастырь найти невозможно.
Спускаясь вниз по настилу, они натолкнулись на оштукатуренное здание с табличкой на фронтоне: НАЧАЛЬНАЯ ШКОЛА АРМАНДО ДИАЗА.
Обернувшись назад, Челеста окинула взглядом пересеченный ими настил, и они вновь устремились вниз через ворота в ограде.
Пробежав сквозь зловонную подворотню, они очутились на заросшем травой дворе, окруженном с трех сторон кирпичными зданиями современной архитектуры. В воздухе звенел детский гомон.
Челеста провела его через площадку с детскими качелями и каруселями. Николас не поверил своим глазам, когда за безликим фасадом увидел заднюю стену собора Святого Захария.
Челеста втянула его под кирпичные своды. Там пахло гарью и мочой. Толкнув массивную деревянную дверь, они вошли в помещение бойлерной. В ноздри Николасу ударил запах речной воды. При их появлении, поблескивая крошечными глазками, с отвратительным шуршанием в стороны метнулись крысы.