Гаунт смотрел в блестевшие голубые глаза, безразличные, почти невозмутимые. Лиллехаммер стоял в позе героя, которая напоминала бронзовую статую доблестных солдат Вьетнамского мемориала. Гаунт знал, что видел это недавно, был там с кем-то. С кем? Шел дождь, холодный дождь и сейчас на его лице.
Его внимание привлек несильный взрыв. Голова опрокинулась назад. Он поскользнулся и упал на одно колено, как будто почва под ногами оказалась внезапно ненадежной. Холодный дождь. Может быть, это лед на земле?
Где-то внутри головы за глазом появилось пульсирование. Он больше ничего не чувствовал, лишь небольшую головную боль, скорее, головокружение. Но видеть больше не мог. Это было странно. Его отец никогда не взял бы его на охоту в темноте. Слишком опасно. Отец всегда говорил ему, насколько опасным может быть огнестрельное оружие, как необходимо всегда очень осторожно обращаться с ним. Даже когда ты уверен, что оно незаряжено, особенно тогда, говорил он, потому что именно в этом случае человек бывает неосторожным.
«Где я? — думал Гаунт. — В лесу ночью. Где отец?» Он пытался крикнуть, но изо рта не вылетело ни звука. Прогремел резкий выстрел в упор. Гаунт упал навзничь. В его носу смешалось зловоние бездымного пороха с бесподобным сладковатым ароматом земли в лесу осенью, когда она отдает последние свои богатства перед тем, как ударят первые зимние морозы и погрузят в соя все: оленя и перепелку, кедр и лиственницу, клены и...
Банг!
— Бог милостивый, я должен был иметь шанс защитить себя от обвинений, — промолвил Лиллехаммер, склонившись над распростертым телом Гаунта, где пиво и кровь смешивались друг с другом. — Что же, таков американский обычай.
Монмартр. Холм Мучеников. Приходская церковь Сен-Пьер-де-Монмартр, несколько севернее Плас ди Тетр, где когда-то был театр на открытом воздухе, где играли самые известные артисты Парижа. Теперь это местечко заполнено делягами, для которых вид автобуса с туристами все равно что мед для медведя.
Снаружи церковь Сен-Пьер не привлекала внимания, казалась незначительной по сравнению с ее близким соседом — известным собором Сакре-Кёр. Но Николас знал, что на самом деле все обстоит не так. Церковь была построена на руинах прекрасного римского храма седьмого века. Вначале здесь обосновался женский монастырь бенедиктинок. Из-за пожаров она подвергалась неоднократным перестройкам. Затем монахиня переселились на другое место, ниже по холму, что позволило прихожанам совершать службы в оставленной церкви.
Николас заметил кого-то в тени, отбрасываемой церковью, и, когда этот человек повернул голову, он узнал Оками. Он не знал, следил ли кто за Оками, и если да, то сколько их было. Настоятельная необходимость встретиться с Оками взяла верх над чувством осторожности.
Николас стал подбираться к Оками, прячась за группкой немцев, спорящих за право быть первым, кого нарисовал бы уличный художник. Затем, в последнюю минуту, когда он был уже совсем близко от фасада церкви, он перестал прятаться и устремился к Оками. Он настиг его за три длинных прыжка и обхватил руками.
— Оками-сан...
Лицо Оками исказила гримаса, его тело изогнулось с неожиданной силой. Он высвободился из объятий Николаса и побежал в направлении Плас ди Тетр, где его мгновенно поглотил поток туристов и суетливых начинающих художников, которые неустанно пытались сбыть туристам свой сомнительный товар. Какой-то веселый нигериец пытался всучить Николасу трехметровый шар в форме сосиски, на котором всюду розовой краской было написано «Я люблю Париж». Николас бежал, не останавливаясь.
Он посмотрел на место выше на холме, на котором по договоренности должна была быть Челеста. Она стояла там и показывала рукой направление, куда побежал Оками.
Николас обернулся и увидел Оками, продирающегося через толпу. Он ринулся за ним, проталкиваясь через поток японцев и немцев, проскочил ряд туристских автобусов. Оками исчез за углом, повернул на улицу Кортот. Николас последовал за ним, заметил, как тот еще раз завернул за угол и побежал прямо на более широкую улицу де Соль. Подбежав туда, Николас увидел, что это была улица-лестница со множеством ступенек, разделенных на ряд пролетов, спускающихся вниз от самой верхушки холма.
Оками быстро бежал по ступенькам вниз. Николас преследовал его. Между пролетами ступенек были широкие площадки, а по обе стороны улицы стояли приземистые жилые здания из белого камня, спускавшиеся до широкой улицы Коленкурт, где находились заполненные людьми магазины, двигались потоки автомобилей и где была станция метро. Николас понимал, что он должен настичь Оками до того, как он исчезнет в этом городском лесу, где не останется никаких следов.
Топот ботинок двух человек, бегущих по каменным ступенькам, отражался от фасадов зданий, поднял в воздух тучу голубей, оторвав их от дневной трапезы.
Николас открыл свой глаз тандзяна и услышал тихие удары по мембране кокоро, которые приводили в движение мысли, превращали психический импульс в реальность.
Он полетел вниз, устремив глаза на исчезающую внизу фигуру. Одновременно его глаз тандзяна осматривал более широкое пространство вокруг, пытаясь обнаружить западню, которая, как он все время чувствовал, дожидалась его.
Как это случалось неоднократно и раньше, после того как он увидел его впервые, образ Мессулете в Венеции, нагибающегося, чтобы поднять свою шляпу, возник мысленно наподобие облака, закрывающего солнце. Что-то в этом образе было необычным? Что-то вызывало беспокойство, что-то было не на своем месте, как если бы это было в кинофильме, а же в действительности.
Николас коснулся одной из площадок лестницы и полетел дальше через следующий пролет ступенек. Он настигал Оками. Внизу под ними уже была видна улица Коленкурт, медленно ползущие по ней автобусы, плотный поток автомобилей, густой водоворот пешеходов. Там внизу был большой город с лабиринтом улиц, в которых легко было укрыться.
Подобно обезьяне, Оками ловко проскользнул мимо влюбленной парочки, которая прервала свои нежные объятия в с удивлением посмотрела на него.
Если это на самом деле был Оками. Если бы Оками и владел кореку, он был слишком стар, чтобы двигаться с такой быстротой и ловкостью.
В этот момент Оками споткнулся. Он был на середине пролета лестницы, как раз под Николасом. Ом упал, перевернулся и покатился вниз по ступенькам, кувыркаясь через голову.
Николас прибавил скорость, перескочил через площадку и полетел над следующем пролетом. Он приземлился около распростертой фигуры Оками, наклонился, чтобы перевернуть его. Его взгляд привлекло что-то, что окаймляло подбородок Оками.
Он протянул руку и нащупал липкую резиноподобную массу. Под пальцами кожа начала сжиматься совершенно неестественным образом, обнажая край челюсти. Николас понял, что перед ним не человеческая плоть, а совершенно новый вид термопластической резины, изготовленной из силикона и поликарбоната, наподобие того, какой был создан его людьми из группы исследований и разработок для проекта «Ти».
Внезапно увиденное им соединилось с образом Мессулете, который постоянно преследовал его. Он осознал неестественность того, что, когда Мессулете в Венеции наклонился, чтобы поднять шляпу, не было никакого прилива крови к его щекам. Конечно, так и было. Тогда, как и сейчас, он был в маске!
Шок, который испытал Николас, замедлял его реакцию. Инертное тело, до этого лежавшее перед ним, внезапно накатилось на него. Он обнаружил, что его глаза уставились в маску лица Оками. Губы на маске были полуоткрыты, в центре пространства образовывалось маленькое "о".
Своим открытым глазом тандзяна Николас чувствовал, что должно произойти, видел эту уловку, понимал, что это западня, ощутил, как захлопываются ее челюсти, и начал действовать.
Трах!
Но было слишком поздно. Не оставалось даже мгновения. Когда его мускулы напряглись, чтобы дать отпор, маленькая стрелка уже была прямо у цели. Она вонзилась ему в шею. Николас тут же почувствовал, как у него сжимается горло. Он нанес ответный удар, но часть его существа уже отчаянно боролась с беспорядочным выключением его автономной нервной системы, и у него оставалось очень мало сил.