— Мне необходимо как-то противодействовать тому, что он набирает себе людей из рядов якудза, — заявил Оками. — Тот факт, что он почти физически выбросил меня из квартиры, когда я предложил ему сделку, вызывает у меня подозрение.
— В самом деле, — ответил полковник. — Он, конечно, не глуп. Я бы сказал, что создается впечатление, будто он уже заключал сделку.
Оками долго смотрел на полковника, не произнося ни слова. До них доносились звуки стукающихся друг о друга стаканов, приглушенные голоса и однажды взрыв пьяного хохота. Вошел хозяин и молча заменил их пустые пивные кружки на полные.
Наконец Оками произнес:
— Если это так, то для вас обоих создается серьезная проблема. Для вас это означает, что Леонфорте почти неприкасаемый. Для меня — что мой мир внезапно выходит из-под моего контроля. Леонфорте заключил сделку с каким-то другим оябуном, и я должен был бы уже знать об этом. Я, конечно, не имею в виду, что какой-то босс якудза обделывает секретные делишки с иностранцами.
— Подобно вам?
Замечание полковника было не упреком, а лишь напоминанием, что ничья власть не бывает абсолютной, даже если она таковой и кажется по мере ее возрастания.
Полковник слегка повернулся к Оками, в свете лампы на его лице появилось и тут же исчезло некое подобие улыбки.
— Что-то произошло, Оками-сан. Где-то мы затронули чей-то нерв.
— Что вы имеете в виду?
— Меня сегодня вызывали к Виллоугби.
Генерал-майор Чарльз Виллоугби, как и сам полковник, был одним из наиболее влиятельных помощников Макартура. Он возглавлял также «G-2»[33], спецслужбу оккупационной армии, и являлся своего рода постоянной занозой в боку полковника.
— Я получил там подобие нагоняя, — произнес полковник.
Оками не отрывал глаз от его лица. Казалось, полков-пик спокоен и несколько задумчив. Оками посчитал это хорошим признаком.
— Скорее всего, люди Виллоугби пронюхали о специальном расследовании, которое я провожу. Слава Богу, что он еще не имеет понятия о вашем участии.
— Я был исключительно осторожен, — заверил Оками.
Последние три месяца он и полковник занимались расследованием причин, по которым некоторые высокопоставленные офицеры в бывшей императорской армии и военно-морском флоте не предстали перед трибуналами, рассматривавшими военные преступления. Оками сам указал полковнику на этих офицеров как лиц, чья власть и чрезмерное усердие привели к тому, что они совершили преднамеренные зверства, за которые должны теперь понести самое суровое наказание.
Полковник представил список имен этих офицеров в офис адъютанта генерала вместе с документацией, собранной для него Оками, но до сегодняшнего дня не получил удовлетворительного ответа на свои неоднократные запросы о том, что было предпринято по этому поводу. Ясно, что кто-то их заблокировал.
— Виллоугби высказал вслух свое удивление, что я при всей загруженности работой нахожу время гоняться, как он выразился, за диким гусем. Вы знаете, что значит это выражение? Бесполезный поиск. Если вам надоела ваша служба, — сказал он мне, — я с радостью напишу вам рекомендательное письмо для любой другой работы, которая будет соответствовать вашим требованиям.
Голубые глаза полковника излучали холод.
— Я заметил, как осторожен он был. Он даже не упомянул ни разу о существе моего расследования или об интерес, который он мог бы лично иметь к этому делу.
Полковник выбил остывший пепел из трубки и стал набивать ее снова табаком.
— Я начал раздумывать, каким образом я ухитрился наступить на ногу Виллоугби, когда занимался вашими военными преступниками. — Он зажег спичку. — Конечно, нужен очень сильный человек, чтобы сиять форму с этих офицеров в офисе адъютанта генерала и прогнать их оттуда. — Полковник засунул трубку в рот и начал втягивать в себя ароматный дым табака. Когда трубка разгорелась так, как ему хотелось, он продолжил. — После разговора с генералом я собрал копии документов с доказательствами, которые вы мне предоставили, и послал их ему с нарочным. Я приказал нарочному удостовериться в том, чтобы Виллоугби сам лично расписался в получении этого запечатанного пакета. Теперь я имею его подпись.
— Виллоугби ничего не станет делать с этой информацией, — заявил Оками.
— Тогда у меня будет ответ на мой вопрос. Я буду знать, что он ваял этих людей под свою опеку по какой-то известной ему одному причине, связанной с вопросами безопасности. Необязательно здесь должно быть что-либо дурное. Возможно, они имеют важные тайные связи с нашей разведкой, которые Макартур не хочет раскрывать в ходе открытого процесса в трибунале.
— Правосудие должно свершиться. — Лицо Оками окаменело. — Я добьюсь отмщения, Линнер-сан. Это существенная часть нашего альянса.
— Я полностью понимаю все, — ответил полковник.
Но позднее в тот же вечер, когда Оками пробирался через разрушенный войной Токио, у него возникли сомнения. «Может быть, полковник и генерал сделаны из одного и того же материала. Оба они с Запада и, в конце концов, кто может доверять людям с Запада? — Оками покачал головой. — Это опасный путь». Он понимал, что частично он продолжает мыслить как другие оябуны.
Иногда, как это было и сейчас, Оками чувствовал себя как настоящий шизофреник. Сердцем он знал, что следует делать. Теперь это совершенно новый мир — тихоокеанская война была тому примером. Если война и научила его чему-либо, так это пониманию того, что Япония не может больше полагаться только на себя в предстоящие десятилетия. Она сделала ложный шаг в этой войне, разрушила страну и разорила свой народ, и все это из-за изоляционизма, которого она придерживалась. Он считал, что поражение Японии явилось результатом непонимания ею Запада, особенно американцев. «Мы недооценили их силу, не учли их гибкость и неправильно поняли их решимость. Мы не можем позволить себе поступить снова подобным же образом».
Собственное стремление к процветанию его бизнеса и в будущие десятилетия толкнуло Оками на создание альянса с полковником. Ему на самом деле нравился этот человек. И это чувство было для него странным, потому что он, как и большинство его соплеменников-японцев в настоящее время, чувствовал глубокое отчуждение от других стран мира за пределами Азии.
Для него, японца, было странным обнаружить у полковника понимание синтоизма, дзена, конфуцианства и целой когорты воинствующих метафизиков, что вместе составляло подлинную суть Японии. «Удивительно», — думал он, задумчиво глядя на ореол над ночным Токио.
Он доверял полковнику безоговорочно. Но его расстраивало, что полковник был готов искать оправдание Виллоугби. Честно говоря, Омами, в его положении, было легче чувствовать заговор, чем полковнику. По своему горькому опыту Оками знал, что хозяин последним узнает о непорядках в собственном доме.
Оками достиг совершеннолетия пять лет назад. В то время его отца предал собственный брат, продавший другой семье прибыльную территорию в центре делового района Токио, которая принадлежала семейству Оками и которой домогалась та семья. Отец был убит членами этой соперничавшей семьи, когда он лежал один в своей кровати. Его жена в тот день поехала навестить больную мать, жившую вблизи Хиросимы. Как рассказывал потом дядя Оками, эти люди проникли в дом, обойдя охранников, и вонзили свои мечи в живот отца Оками.
На похоронах Оками стоял между матерью и дядей, не чувствуя ничего, кроме схватившей его печали. Через две недели, выпивая вместе с подружкой в ночном баре, он услышал пьяный разговор большой группы молодых кобунов якудзы. Двое из них оказались теми, кто зарезал его отца. К удовольствию остальных, они хвастались тем, как им удалось незаметно проникнуть в дом и покинуть его.
33
«G-2» — второй отдел американского общевойскового штаба, ведающий военной разведкой и контрразведкой.