— Такое впечатление, что стоишь на рельсах перед несущимся на тебя поездом, — продолжил Минтон, подбрасывая на ладони брелок.
Тешься, тешься своей игрушкой, подумал Гаунт, тебе, ублюдок, наверняка известно, что я-то колледжа не закончил.
— И мне становится очень жаль человека — или компанию, которая стоит между рельсами.
Гаунт сглотнул, но ничего не ответил. У него было такое ощущение, что на него вот-вот обрушится нож гильотины. Он вспомнил Марию Антуанетту.
— У себя на Капитолийском холме мы заботимся об интересах Америки и ее граждан.
— Но более всего о своих, конечно, — выдохнул Гаунт.
— Что? — напрягшись, подался вперед Минтон, как охотничья собака, почуявшая дичь. — Что вы сказали?
— Я всего лишь прочистил горло.
Минтон застыл.
— Американский народ хочет одного — чтобы японские компании убрались из их страны. И это стремление народа является для конгресса законом.
С этими словами он выложил на стол лист бумаги.
«Я, в качестве прокурора министерства юстиции, по поручению Сената США, сообщаю вам, Харли Гаунту, директору-распорядителю компании „Томкин-Сато индастриз“, что вы и некий Николас Линнер, сопрезидент вышеозначенной компании, настоящей повесткой вызываетесь на сенатское слушание. Вы также уведомляетесь о том, что против вашей компании сенатской Комиссией по экономическому надзору в соответствии с запросом сенатора Рэнса Бэйна возбуждено расследование. Настоящим вы обязываетесь явиться в комиссию для дачи показаний в следующий четверг ровно в десять часов утра».
Сенатор Рэнс Бэйн, повторил про себя Гаунт. Сосредоточившись на этом имени, дальнейших слов Минтона Гаунт уже не слышал.
Вэйн, демократ от штата Техас, в мечтах видел себя хозяином Белого дома. Вне зависимости от того, кто сидел в президентском кресле — демократы или республиканцы, государственный долг страны на протяжении десятилетий ничуть не уменьшался. На это его и не волновало.
Рэнс Бэйн привык держать нос по ветру. Он был выходцем с юго-запада, из самого сердца Америки, из штата, который не только обошли серьезные экономические потрясения, но который олицетворял собой ковбойский дух свободомыслия и предпринимательства.
Рэнс Бэйн, ярый противник президента, претендовал на роль самого верного защитника интересов Соединенных Штатов и коренных американцев. Америка «Первая, Передовая и Единственная», любил повторять он. Бэйн, этакий рубаха-парень, был ловким и «телегеничным», он хорошо разбирался в современной политике, раскладе сил и знал, как лучше всего умаслить обывателей с помощью рекламы и средств массовой информации. Его штат среди других штатов юга Америки занимал исключительно протекционистскую позицию. Проникновение японских компаний на американский рынок грозило жителям Штатов потерей рабочих мест, и Бэйн, незаурядный психолог, сумел раздуть страх якобы грядущей безработицы до параноидальных масштабов. Самое же страшное заключалось в том, что у него было много сторонников.
Его усердие распространилось на Голливуд, Детройт и Нью-Йорк, и не без результатов — даже в этих самобытных регионах ему начали доверять. Рать, которую он подобрал для презентации собственной персоны, была объединена какой-то стереотипной энергией. Гаунт прекрасно знал, что их роднит, — все они жили и умирали на рынке. Они умели выгодно сбывать товар: и на голубых экранах, и на дорогах Америки, и на Уолл-стрит, и на Мэдисон-авеню.
И они делали ему рекламу, делали до тех пор, пока он не стал-таки восходящей звездой на политическом горизонте, надеждой многих американцев на возрождение после многих лет упадка.
Его магнетическая улыбка почти ежедневно мелькала на экранах телевизоров и на страницах газет: курчавые рыжеватые волосы, широкий лоб, острый взгляд, сердечные рукопожатия. У него была стройная худощавая фигура, и он чем-то напоминал молодого Линдона Джонсона, но без выпячивающихся губ. Причастный не только к нефти, но и к скотоводству, он оказывал влияние на фермеров и нефтедобытчиков, а те в немалой степени определяли политику демократов и даже, в определенной мере, республиканцев.
В стране раскручивался виток неомаккартизма — на сей раз под лозунгом спасения от японского проникновения и под маской возвращения к старым добрым американским ценностям.
— Что, черт побери, представляет собой эта Комиссия по экономическому надзору? — спросил Гаунт, хотя подозревал, что сам знает ответ.
— Комиссия — это детище сенатора Бэйна, — с каким-то раболепием в голосе ответил Минтон. Это его вопиющее низкопоклонство перед Бэйном было просто тошнотворным. — Она была создана для осуществления надзора за всеми компаниями, чей совместный бизнес с японцами приносит более пятидесяти процентов общего годового дохода, а также за всеми совместными американо-японскими корпорациями.
— Для чего это делается?
Вопрос был явно излишним, разве что Гаунт хотел потешить себя всем этим параноидальным бредом от начала и до конца.
— В распоряжение сенатора Бэйна поступила информация, что некоторые из совместных сделок могут нанести ущерб интересам Соединенных Штатов и национальной безопасности.
— Национальной безопасности? — Гаунт чуть не рассмеялся ему в лицо. — Должно быть, вы шутите.
Однако по выражению лица Минтона он понял, что ни прокурор, ни его новый кумир Рэнс Бэйн вовсе не собираются шутить.
— Что за информация? — переспросил Гаунт.
— В настоящее время я не уполномочен сообщать вам это. — Минтон неожиданно вскочил со стула с таким видом, будто его дальнейшее пребывание здесь невозможно из-за повышающегося уровня смертоносной радиации.
— Повестка вам вручена, мистер Гаунт, — он вновь подбросил брелок. — Члены Комиссии будут ждать вас в назначенное время.
— Как быть с Николасом Линнером? Он находится в постоянных разъездах.
— Официальный запрос с требованием прибыть на слушания уже послан в штаб-квартиру вашей компании в Токио, — Минтон оскалил в улыбке свои желтые зубы гончего пса. — Мы уведомили вас, уведомим и его.
Слегка поклонившись, Минтон исчез, унеся с собой этот отвратительный запах тухлых яиц и неделями не стиранных носков, но оставив в душе Гаунта ощущение неодолимости надвигающихся неприятностей.
Гаунт размышлял над словами этого как с луны свалившегося на его голову прокурора, и ему уже не хотелось рассмеяться кому-нибудь в лицо. Более того, он испытывал омерзительное ощущение, будто попал в челюсти какого-то гаргантюанского робота, не имеющего иного намерения, как только разжевать его, а затем выплюнуть. Мало того, перед глазами пронеслась еще более мрачная картина: как в кошмарном сне, он представил себе, что через несколько месяцев может исчезнуть — буквальный перевод с аргентинского варианта испанского языка; увлечение фашизмом, подобно вирусу, распространялось на северные штаты.
Сэйко дожидалась Николаса в аэропорту Нарита. Он увидел ее в толпе пассажиров, заполнивших зал ожидания. Когда Николас подошел, она улыбнулась и поклонилась ему, затем протянула изящный саквояж. Получив билет в представительстве компании «Эр Франс», они отошли от стойки.
— Я захватила с собой кое-какие документы, чтобы вы просмотрели их после полета, — сообщила Сэйко. — Среди прочих закодированный факс от Винсента Тиня.
Опять Сайгон, подумал Николас. Тинь, директор-распорядитель их компания во Вьетнаме, имел далеко идущие цели, однако зачастую слишком зарывался и переоценивал свои возможности. Именно он настаивал на вложении дополнительного капитала для расширения производственных мощностей.
— Спасибо, Сэйко-сан.
Она заметила в его глазах печаль, но, верная своей натуре, никак да это не отреагировала. Она лишь спросила:
— Вы захватили паспорт?
— Хай. Да.
— До вылета у вас в запасе есть еще немного времени.
Николас всегда понимал намеки с полуслова.
— Почему бы нам не зайти в буфет и не выпить по чашке чая?
Сэйко кивнула. Они пересекли запруженный людьми зал и остановились у изогнутой стойки кафе. Зеленый чай им подали в бумажных стаканчиках.