Другие дедушка и бабушка кайзера не требуют столь подробного представления. Известно, что королева Виктория была в высшей степени эмоциональна, всегда к чему-то или к кому-то стремилась. Ее первой привязанностью был Мельбурн, апофеоз отстраненности; второй – Альберт, апофеоз вовлеченности. Последний имел самое длительное влияние на ее характер. Удивительно, но в подобных обстоятельствах она редко позволяла себе забыть о здравом смысле. «Мнение королевы, – утверждал лорд Кларендон, – всегда стоит выслушать, даже если ты с ним не согласен». Она не обладала большим умом, не была интеллектуалкой и не отличалась благочестием, но под влиянием принца-консорта искренне старалась развить интеллектуальный и художественный вкус. «Ты настоящая дочь своего возлюбленного отца, – как-то сказала она старшей дочери. – Ты настолько умна и так любишь философские книги, что намного опередила меня, и определенно унаследовала эти качества не от меня. Скажу честно, один вид профессора или другого ученого мужа тревожит меня и совершенно не доставляет удовольствия». Чувство юмора Виктории, как и было свойственно ее веку, было грубоватым. Она оглушительно смеялась, когда глуховатый адмирал, не разобравшись, что разговор переключился с его корабля на его сестру, сообщил о своем намерении поскрести ее зад[1]. Ее взгляды на поведение являлись строгими, однако она была способна на удивительную щедрость к тем, кто их нарушал. Выступая против своих дядей, она оставалась их племянницей. Приняв какое-то решение, она могла проявить неслыханное упорство, совместное детище чувств и принципа. В этом и других аспектах она не только подавала пример, которому следовали многие ее подданные, но и воплощала их яркие черты. Лорд Солсбери однажды сказал, что когда он знал, что думает королева, то не сомневался, какое мнение будет у ее подданных.
Альберт – другая фигура, которую не так просто описать. Государственный деятель, композитор, художник, ученый, вдохновитель Великой выставки, увеличивший доходы графства Корнуолл в четыре раза за двадцать лет, покровитель искусств, восхищавшийся и Дуччо, и «Так поступают все женщины». Все это как-то слишком хорошо, чтобы быть правдой. Тот факт, что при жизни он был непопулярен в Англии, вовсе не обязательно свидетельствует о его дурной репутации. Этот человек поставил перед собой цель переделать общество, репутация которого оставляла желать лучшего. Лорд Гранвиль, знавший много о мире и намного меньше о Европе, утверждал, что принца не любили, потому что он обладал всеми добродетелями, которых нет у среднего англичанина. Альберт был чрезмерно серьезным, и ему было трудно расслабиться. Он наверняка мог посмеяться над шуткой, но едва ли был способен смеяться над собой. Он всегда был слишком напряжен, по-детски раздражителен из-за пустяков и долго сомневался, принимая решения. Напряженность еще более усиливалась, когда он много работал, а все делал он всегда исключительно добросовестно.
«Если миром правит Бог, во что я верю, низкие и подлые дела должны приносить злые плоды, которые могут проявляться не сразу, а через много лет. Ведь в Библии сказано, что грехи отцов падут на детей до третьего и четвертого колена. Если так, я спрашиваю себя, каковые долги тех, кто придет после, в отношении сеяния семян раздора? И я вынужден ответить себе, что их обязывает мораль, совесть и патриотизм».
Желание Альберта изменить мир распространялось не только на свою родную страну, но и на ту, которая его приняла. Прибыв в Англию в 1840 году, он поклялся остаться «верным немцем, кобуржцем, готцем»[2]. Он страстно желал, чтобы обе страны проводили одинаковую политику просвещенного либерализма, так чтобы в союзе друг с другом они могли оказывать решающее влияние на мировые события. Он с большим теплом относился к идее национального единства Германии, веря, что это священная обязанность – уважать «чувство народа. Национальное чувство». Он хотел видеть Пруссию ведущей Германию к единству, но он был одним из тех, кто считал, что для этого Пруссия должна сама либерализироваться. Он писал своему другу королю Вильгельму: «Внутренняя слабость присуща либеральному правительству. Откровенная, к сожалению, хорошо известная антипатия высших классов и правительства к народным правам, репрезентативному правительству и т. д. делают невозможным для Пруссии стать выразителем народных прав». Он осудил «юнкеров и бюрократическую партию, которые соединились в армии и особенно в гвардии, чтобы помешать появлению и развитию конституционного правительства. Эти люди не побоятся хитрости, обмана и насилия, чтобы спровоцировать революцию или переворот». Альберт понимал, что по традиции король принадлежит к этой группе, и по этой причине направил всю силу своего убеждения в противоположном направлении. А когда во время коронации Вильгельма «Таймс» начала ругать все немецкое, и особенно прусское, предположительно именно принц-консорт подсказал королеве Виктории сделать запрос Палмерстону касательно прекращения такой предвзятости. Делейн, редактор «Таймс», ответил, что он был бы только «рад дать пруссакам передышку от этого самого жестокого из всех страданий – хороший совет», если бы Вильгельм не произнес удивительных высказываний относительно божественных прав.
1
Scrape the bottom