ПРИМЕЧАНИЕ ПО ИМЕНАМ И НАПИСАНИЮ
При работе с таким большим географическим пространством возникают дилеммы разного рода, в том числе дилеммы наименования и написания. Ни одна из этих дилемм не стоит так остро, как сам термин "Азия". Как мы увидим во введении, у этого термина есть своя история, и поэтому его нельзя принимать за чистую монету. По причинам, которые станут понятны, в следующих главах термин "Азия" используется в двух значениях. Первый вариант использования очевиден: Азия относится к конкретному континентальному пространству, обозначенному на стандартных современных картах. Второе употребление - обозначенное кавычками - менее очевидно: "Азия" относится к идее единого континентального пространства, которое было придумано европейскими географами, а затем постепенно принято в самом регионе как одна из нескольких конкурирующих концепций пространства.
Когда в этой книге Азия используется в своем первичном конкретном смысле, она обозначает весь континент, обозначенный на современных картах (включая карту, напечатанную в этой книге), и, следовательно, простирающийся от Стамбула на западе до Иокогамы на востоке. Несмотря на картографические усилия географов, даже такая очевидная Азия - континент, а не понятие - может вызвать путаницу из-за широко распространенного обычая называть Западную Азию Ближним Востоком. Хотя я иногда использую термин "Западная Азия", чтобы подчеркнуть определенный момент, я чаще называю эту часть континента ее более привычным именем - Ближний Восток. По той же причине я редко использовал термин "Южная Азия", отдавая предпочтение более привычному "Индия", хотя в этот период речь шла о более крупном колониальном образовании - Британской Индии, включавшей нынешние Пакистан и Бангладеш, а также нынешнюю Республику Индия.
При написании книги о колониальной эпохе возникают и другие вопросы наименования, особенно для городов и штатов, названия которых были изменены в постколониальный период . Некоторые из ключевых городов, о которых идет речь в книге (например, Лахор), сейчас находятся в стране - Пакистане, название которой даже не было придумано до 1930-х годов, не говоря уже о том, чтобы появиться в течение века, о котором идет речь в этой книге. Несмотря на оговорки, в конечном итоге я решил использовать для Цейлона и Бирмы (вместо Шри-Ланки и Мьянмы) названия того времени. Отчасти это объясняется тем, что варианты этих названий наиболее часто встречаются в азиатскоязычных источниках, на которые я опирался, а отчасти тем, что их последующие переименования отражают сложную постколониальную политику национализма большинства. Исторические названия также обеспечивают полезную степень дистанции, которая предотвращает немедленное ускользание от ассоциирования событий, описанных на этих страницах, с современными событиями, скажем, в Мьянме или Шри-Ланке. Я использовал ту же логику для обозначения ключевых городов, называя Калькутту Калькуттой, Мумбаи - Бомбеем, а Янгон - Рангуном. К счастью, с названиями китайских и японских городов проблем меньше. За исключением тех случаев, когда в первоисточнике используются альтернативные варианты (например, Пекин и Кантон), я использовал стандартную латинизацию китайских иероглифических названий городов, таких как Пекин и Гуанчжоу. Хотя это и создает определенную неравномерность в трактовке Южной и Восточной Азии, в конечном итоге я остановился на использовании названий, которые наиболее узнаваемы для широкой читательской аудитории.
Существует также проблема передачи латиницей имен и слов из множества азиатских языков и систем письма, каждая из которых имеет свои собственные (в некоторых случаях несколько) конвенции для латинизации. Я решил приводить романизации в их простейшей форме, без макронов, подстрочных точек и других диакритических знаков. Хотя это нарушает некоторые научные конвенции (не в последнюю очередь в отношении японских долгих гласных и санскритских согласных), когда обсуждается так много языков, это издержки поиска компромисса ради удобочитаемости. Тем не менее я постарался обеспечить последовательную латинизацию, используя Ханьюй пиньинь для китайского языка и упрощенную версию системы Международного журнала ближневосточных исследований для арабской письменности. Китайские и японские личные имена приводятся в традиционном порядке, то есть за фамилией следует имя.
Наконец, чтобы обозначить перерыв перед выводами каждой главы, я использовал знак ۞, известный как rub' al-hizb. Он используется в традиционных арабских рукописях для обозначения конца главы, а его сочетание круга и квадрата также несет в себе отголоски буддийских и индуистских мандал. Это моя небольшая типографская дань уважения старым способам обучения в Азии.
Картография Джерри Крига
Введение. Встреча в Калькутте
В 1901 году бродячий японский историк искусства Окакура Какудзо написал запоминающуюся вступительную строку своей последней книги, провозгласив: "Азия едина". Несколько месяцев спустя Окакура сел на пароход в Иокогаме, чтобы увидеть континент, о единстве которого он вскользь заявил на расстоянии. После короткой остановки в Коломбо он сошел на берег в Калькутте, портовой столице колониальной Индии, которая за последние полвека стала информационным центром для нового понимания Азии. В последующие месяцы он познакомился с бенгальским поэтом-философом Рабиндранатом Тагором, который впоследствии стал первым неевропейским Нобелевским лауреатом по литературе. На фоне интеллектуального брожения зарождающегося индийского националистического движения Тагор в свою очередь проявлял все больший интерес к Японии, а затем и к Китаю, посещая обе страны с лекциями и изучая их культурное наследие. На первый взгляд, утверждение Окакуры об азиатском единстве подтверждалось такими связями.
И все же, будь то беседы Тагора с Окакура в Калькутте или его более поздние лекции в Шанхае и Токио, эти межазиатские контакты основывались на общем знании английского, а не какого-либо общего азиатского языка. Когда поэзия Тагора переводилась на японский и китайский языки, она также переводилась с английского, а не напрямую с бенгальского. Выучив язык в христианской миссионерской школе, Окакура даже написал собственную книгу на английском и опубликовал ее в Лондоне, вдали от интеллектуальных центров Азии, основываясь на лекциях, которые он читал британским и американским гостям Токио. Когда несколько десятилетий спустя его "Идеалы Востока" в конце концов вышли на японском (перевод на другие азиатские языки займет столетие), его знаменитой вступительной фразе пришлось опираться на английское заимствованное слово, чтобы передать ключевое географическое утверждение. Так "Азия едина" стала звучать как "Хитоцу но Аджиа".
За две тысячи лет до этого слово и идею "Азия" придумали древнегреческие географы. Только в XVII веке, в эпоху зарождения европейской экспансии, этот термин был распространен по всем регионам, которым он дал простое и единственное название. После того как термин "Азия" был постепенно подхвачен местными мыслителями, примерно в 1900 году он приобрел новое значение, поскольку Окакура и Тагор использовали идею единого континента, отдельного и отличного от Европы, чтобы защитить то, что они представляли как общее "азиатское" наследие, от культурного и политического давления колонизации. По сути, это была новая парадигма азиатизма (иногда называемого паназиатизмом), который определяется как "дискурсы и идеологии, утверждающие, что Азию можно определить и понять как однородное пространство с общими и четко определенными характеристиками". Но тогда, как и сейчас, делать заявления о единстве было легко по сравнению с гораздо более сложным предприятием по содействию взаимопониманию между различными культурами и языками столь огромной части человечества.
На самом деле, когда Окакура сделал свое смелое заявление, не существовало даже словарей между японским и множеством языков, на которых говорят в Индии (то есть в Южной Азии), не говоря уже о словарях между другими языками Восточной Азии и Ближнего Востока (который технически составляет Западную Азию). Соответственно, в арабском и персидском языках даже название Японии писалось непоследовательно (и косвенно заимствовалось из английского или французского), а основные религии, такие как буддизм, синто, даосизм и конфуцианство, не имели собственных названий, не говоря уже о переводах их ключевых текстов на языки западной и южной частей этого условно единого континента.
Хотя Окакура и Тагор стали иконами азиатской солидарности, более серьезная работа по налаживанию межазиатского взаимопонимания была возложена на ряд менее известных и часто совершенно забытых деятелей из Индии, Китая, Ирана, Афганистана, Японии, Бирмы и Османской империи, которые путешествовали и переводили, интерпретировали и неправильно интерпретировали в своих попытках расшифровать различные общества и культуры других регионов Азии. Эта книга рассказывает об их истории, когда они столкнулись с целым рядом препятствий - лингвистических или моральных, философских или практических - в своих попытках сделать другие регионы Азии понятными для обычных читателей на их родных языках, а не для привилегированных немногих, знающих английский или французский.