Новый индийский интерес к Китаю, обрамленному буддизмом, не ослабевал. В те же годы, когда Тагор и Тан начали институционализировать индийскую китаистику, двое других бенгальцев отправились в собственные интерпретационные путешествия по Азии, отправившись в Париж. Калидас Наг (1892-1966) и Прабодх Чандра Багчи (1898-1956) были выпускниками Калькуттского университета (хотя Наг сначала учился в городском Шотландском церковном колледже). Они оба были связаны с Обществом Большой Индии, соучредителем которого Наг стал в 1924 году, еще будучи студентом. Два года спустя он опубликовал небольшую книгу на английском языке под названием "Великая Индия", которая в 1929 году была переведена на хинди. Тем временем он отправился в Париж, где писал докторскую диссертацию о древнеиндийской международной дипломатии. Изучение французского языка позволило ему направлять франкоязычные исследования буддизма обратно в Калькутту, как он сделал это, переведя отчет Джозефа Хакина об археологических раскопках в Афганистане, который еще раз продемонстрировал культурный охват Индии далеко за ее пределами. Перевод появился в журнале Общества Великой Индии, который Наг помог основать.
Интересы Нага и Багчи в Маха-Бхарате, или "Великой Индии", чье влияние простиралось далеко за пределы Азии, не привели бы к таким искажениям, как в книге Саркара "Китайская религия глазами индуистов". Тем не менее, они по-прежнему рассматривали Китай с точки зрения его древних связей с Индией и долга перед ней. Но в отличие от Саркара (который довольствовался посредничеством более ранних английских исследований Китая) и Нага (чье стремление к все большей Великой Индии вскоре заставило его обратить свой взор на Тихий океан), Багчи был настолько предан Китаю, что научился читать его классические труды, которые он рассматривал как проводник идей, впервые сформировавшихся на санскрите. Ибо даже Багчи был озабочен скорее буддизмом, происходящим из Индии, чем конфуцианством или даосизмом.
Опираясь на работу бенгальских первооткрывателей буддизма поколением ранее, Багчи начал изучать санскрит в Калькуттском университете, а затем был привлечен к дальнейшему обучению в университете Вишва-Бхарати приездом Сильвена Леви в 1921 году. Хотя Леви был санскритистом по образованию, его исследования во французской колониальной Юго-Восточной Азии - или Индокитае, по его убедительной французской формулировке, - привлекли его к слиянию индийских и китайских традиций, особенно через призму буддизма, что и стало основой его публикаций. Благодаря слиянию в Калькутте этих различных, но соответствующих друг другу бенгальских и французских концепций "Великой Индии", Багчи вместе с Леви отправился на следующие этапы своего китаеведческого путешествия. Не доезжая непосредственно до Китая, он отправился сначала в Королевскую библиотеку Дурбар в Непале, которая, как мы видели, была библиографическим фронтом раннего переоткрытия буддизма в Индии; затем через Индокитай, где речной порт Ханой стал франкоязычным центром азиатских исследований, параллельным Калькутте; и наконец в Японию, старые монастырские библиотеки которой Леви сделал известными для европейских исследователей китайского буддизма. После учебы во Французской школе зарубежного Востока в Ханое, в 1923 году Багчи отправился во Францию для получения докторской степени у Леви и Анри Масперо (1883-1945), который в то время завершал работу над своим монументальным трудом "Древний Китай" и чьи знания также частично были получены благодаря исследованиям во французском колониальном Индокитае. Багчи наконец добрался до Китая после этих кружных маршрутов в 1924 году, когда он путешествовал с Нагом и Тагором во время катастрофического лекционного турне последнего.
Входите в академическую среду: Профессор Прабодх Чандра Багчи в университете Вишва-Бхарати. Фотография Ратны Синха (Багчи) и Судхира Кхастогира, 1956 год. WikiMedia Commons.
Вернувшись на родину через два года, Багчи продолжил преподавать в Калькуттском университете, а с середины 1940-х годов - в университете Вишва-Бхарати. Но, как и другие представители нового поколения ученых с университетским образованием, большую часть своих научных трудов он написал на английском или французском языке, будь то исторический обзор индо-китайских культурных связей или глубокие филологические исследования китайских переводов санскритского буддийского канона. Хотя он опубликовал несколько коротких общих статей на бенгали, его книги не переводились до 1950-х годов и позже. Но даже если Багчи не размещал свои выводы преимущественно в индоязычных каналах публичной сферы, он использовал ее морскую информационную географию, публикуя большинство своих работ в портовых городах Индии, будь то калькуттский "Бюллетень Общества Большой Индии", "Калькуттское обозрение" , журнал "Китайско-индийские исследования", основанный им в 1940-х годах, или калькуттские и бомбейские издания "Индия и Китай: A Thousand Years of Cultural Relations. Если современное единство с Китаем было труднее найти, то прошлое предлагало Багчи более легкие условия - особенно когда эти условия устанавливал индийский буддизм.
Тем временем, в 1920-1940-х годах, Китай заново открывал для себя буддизм. Это не был ни собственный традиционный ханьский буддизм (ханьчуань фоцзяо), ни древние санскритские тексты, редактируемые в Бенгалии. Вместо этого это была новая встреча с тибетскими учениями. В то время как на подъеме национализма секуляристы и неоконфуцианцы осуждали пагубное влияние индийского буддизма на Китай, небольшие кружки тибетских лам и их китайских учеников переводили десятки эзотерических тибетских текстов на современный китайский. Среди ключевых фигур были мастер Геше Дордже Чопа (1874-19?) и китайский монах Гуанконг (1902-1989), которые основали новые организации, такие как пекинская Ассоциация изучения Бодхи (Пути Сюэхуй), для публикации своих трудов. Подчеркивая реинкарнированных лам и сложные тантрические ритуалы, эти тексты заметно отличались от привычного для Китая канона Махаяны. Но, возникнув в давнем вассальном государстве Китая Тибете, этот буддизм, тем не менее, принадлежал Китаю в большей степени, чем цейлонские и индийские традиции, проецируемые миссионером Дхармапалой и Обществом Великой Индии.
Тем не менее, это не было чистой межазиатской встречей. Различные тибетские тексты проходили через английские версии Уолтера Эванса-Вентца (1878-1965), теософа, получившего образование в Стэнфорде, который переехал в Дарджилинг, находящийся под властью Великобритании, чтобы помочь сиккимскому ученому Кази Дава Самдупу (1868-1922) перевести Тибетскую книгу мертвых на английский язык. После того как Самдуп начал преподавать тибетский язык в Калькуттском университете (где издательство Баптистской миссии опубликовало его новаторский словарь), Эванс-Вентц провел 1920-е годы, продвигая тибетский буддизм далеко за пределами его гималайской родины. Это не только привело к тому, что английские переводы были переведены на китайский язык, но и побудило китайских переводчиков использовать транслитерацию латинских букв в качестве фонетического пособия для произношения незнакомых тибетских терминов, имеющих большое значение для тантрической практики. Таким образом, между Пекином, Пало-Альто, Калькуттой и Парижем китайское и индийское переоткрытия буддизма были не просто узко межазиатскими событиями.
Отблески Китая (и Будды) из Афганистана, Ирана и Турции
Хотя Бенгалия стала интеллектуальным плацдармом Южной Азии для многочисленных потоков информации о Китае, поступавших из Лондона или Сайгона, к 1600 1920-м годам в Афганистане и Иране также происходили новые события, которые привели к некоторому улучшению понимания Китая. Несмотря на общую ориентацию на древность и связь с более широкой общественной сферой Индии, публикаций о Китае на персидском языке было меньше, чем в Индии, отчасти из-за относительной неразвитости университетов в Иране и Афганистане, а отчасти из-за отсутствия мотивации, противоположной поискам Великой Индии. Тем не менее, в период с 1920-х по 1940-е годы в Иране и Афганистане было опубликовано несколько более точных кратких описаний Китая. Учитывая, что до 1940-х годов ни одна из стран не имела официальных дипломатических отношений с современным Китаем, эти интересы были скорее научными, чем политическими, за исключением тех случаев, когда они были связаны с внутренней культурной политикой.