Анна покачала головой:
– Мы даже не знаем, где он. Мама звонила в полицию Кембриджа. Но они не имеют права что-либо нам сообщать. Звонок стоил больше двух шиллингов. И мама так надеялась, что сможет поговорить с Максом. Но в полиции ей только сказали, что Макс больше не в их ведении. И в любом случае ему бы не разрешили писать или сообщать о себе каким-нибудь другим способом.
– Как же я вам сочувствую! – вздохнула миссис Бартоломью.
– У него скоро экзамены… – Анна не могла отделаться от мысли, что вместо одежды Макс взял с собою учебники.
– Я слышала, что интернировали даже нескольких профессоров, – сказала миссис Бартоломью и добавила: – Полная неразбериха!
По-прежнему было жарко, и это только усиливало общую раздражительность. В среду после курсов Анна пришла в «Континенталь» и обнаружила папу совершенно подавленным, а маму – в страшно взвинченном состоянии. Они пытались найти кого-нибудь, кто мог бы помочь Максу или хотя бы посоветовал, что нужно предпринять. Но у них было мало знакомых, и никто ничего не знал.
– Наверняка что-то можно сделать! – нервно восклицала мама и в который раз перечисляла действия, на которые возлагала свои жалкие надежды: если кто-нибудь напишет в колледж, в университет, если Джордж снова сходит в полицию…
Она говорила и говорила и умолкла только тогда, когда у портье зазвонил телефон. Тогда она села, сложив руки на коленях, в надежде, что звонят ей и что сейчас ей что-нибудь скажут про Макса. Но это звонили от мамы Отто – передать, что и он интернирован. И профессор физики, к которому Отто поехал в Кембридж, – тоже.
– Видишь, это касается всех. Это делается ради национальной безопасности, – сказал папа.
Но мама, казалось, его не слышит.
У нее был неудачный день на работе. Вместо того чтобы сортировать бесчисленные счета и квитанции лорда Паркера, она обзванивала малознакомых людей – пусть они что-нибудь сделают для Макса, – и все безрезультатно! В конце концов ее начальник возмутился. И мама тогда закатила ему скандал:
– Лорду Паркеру все равно! Он уже умер. Сейчас нужно что-то сделать для Макса!
Папа пытался как-то ее урезонить, но она кричала в ответ:
– Нет! Меня больше ничего не волнует! Макс – это самое важное!
Мама пристала к ни в чем не повинной даме из Польши, которая оказалась за соседним столом.
– Неужели недостаточно того, что мы все потеряли в Германии? Неужели недостаточно того, что нам снова и снова приходилось начинать жизнь заново?
– Может быть… – начал папа.
Но мама от него отмахнулась.
– Мы несколько лет пытались противостоять Гитлеру! – кричала она. – А англичане все это время считали его джентльменом приятным во всех отношениях. И вот когда наконец и над ними закапало, – закончила мама в слезах, – единственное, что они в состоянии сделать, это интернировать Макса!
Анна чувствовала себя совершенно беспомощной. Папа протянул маме носовой платок, та вытерла нос. Дама из Польши поднялась навстречу какому-то мужчине, и они перешли на польский. Анна услышала слово «Роттердам». К даме и мужчине присоединились другие поляки: все были очень возбуждены.
Наконец один из них повернулся к папе и, запинаясь, сказал по-английски:
– Немцы бомбят Роттердам.
– Говорят, десять тысяч убитых, – добавил другой.
Анна никогда не видела мертвого человека. Как можно представить себе десять тысяч убитых?
– Бедные люди, – сказал папа.
Он имеет в виду тех, кто умер, или тех, кто остался жив?
Дама из Польши присела на свободный стул и сказала:
– Так же было в Варшаве.
А другой поляк, который видел Варшаву после бомбежки, попытался это описать:
– Все исчезло. Исчезли дома. Исчезли улицы. Перестаешь ориентироваться… – он развел руки, пытаясь охватить много разных вещей, которые вам уже не отыскать. – И повсюду трупы…
Дама из Польши кивнула.
– Я пряталась в подвале, – вспоминала она. – А потом пришли нацисты – искать евреев.
В холле было очень жарко, и Анна внезапно почувствовала, что ей нечем дышать:
– Я неважно… себя чувствую… – странно слышать, какой у нее тоненький голосок…
Мама и папа бросились к ней. Кто-то из поляков с трудом, но открыл окно. Со двора в холл ворвался поток холодного воздуха, и Анна пришла в себя.
– Ну вот, у тебя снова нормальный цвет лица, – заметил папа.
– Наверное, ты перегрелась! – решила мама.
Кто-то из поляков принес Анне стакан воды. После этого мама уговорила ее идти домой к Бартоломью и лечь в кровать: нужно немножко отдохнуть. Анна кивнула. Мама вышла ее проводить.