Вот такое продумывание хода интервью заранее и отличает полезное / интересное / осмысленное / важное интервью, в котором вы на самом деле вовлекаете человека в глубокий и значимый разговор, от рутинной тягомотины / «я все это уже сто раз слышал» / «зачем вы тратите мое время» – такое интервью с тем же успехом может взять даже наполовину обученный орангутан.
Как я уже говорил выше, интервью – один из способов рассказать историю. Хитрость в том, что в этом случае рассказывать историю приходится совместно с кем-то еще. У вас в голове может быть очень условная схема, скажем: «Я хочу написать историю о том, как человек узнает, что его усыновили, и решает найти биологических родителей». Или: «Хочу написать историю о том, как мечтаю дать сотруднику службы транспортной безопасности по морде». Этого будет достаточно, чтобы запустить процесс написания текста. Поэту может прийти в голову описывать темное небо над горизонтом или собственную непроглядную меланхолию. Писатель может исследовать, как Роберт Фрост, почему от какого-то эпизода его жизни у него в горле встал комок. Иногда все довольно просто.
Однако чаще всего нам нужен чей-то посторонний взгляд или свидетельство очевидца. Порой мы пишем о каких-то событиях, но у нас не хватает времени на то, чтобы наводить справки, искать информацию в интернете или размышлять о замысле. Иногда мы пишем материал только для того, чтобы рассказать читателям о произошедшем. Но даже в этом случае нам нужно определить, с кем лучше поговорить, и задать этим людям правильные вопросы. Без чужих голосов у нас получится сухой отчет, а не история.
Лет через 20 после того материала о Диззи Гиллеспи со мной случилась еще одна история, связанная с джазом. В последние годы в большой церкви в центре Сан-Диего по субботам проводились джазовые вечерние службы. Я любил джаз и был не против время от времени заглядывать в церковь, поэтому решил посетить и одну из таких служб. Судя по всему, это был интересный коллаж весьма противоречивых явлений, а стоит мне почуять несообразность, парадокс или конфликт, у меня моментально срабатывает рефлекс: нужно об этом написать.
Во время службы все мне казалось удивительным и интересным. Черно-белые фотографии Лайонела Хэмптона, Майлза Дэвиса, Билли Холидей и Моуза Эллисона, проецируемые на стену, запредельный талант джазового трио (я не вру: одной рукой пианист бил по клавишам, а второй держал саксофон и нажимал на кнопки. Никогда такого не видел. В другие вечера то же самое трио выступало в лучших клубах Сан-Диего); искренность священника; разнородность немногочисленных прихожан (бездомные с улицы сидели рядом с блестяще образованными знатоками джаза) – все буквально кричало: «Об этом можно написать прекрасную статью!»
Я кое-что почитал о джазовых вечерних службах, проводившихся в других частях страны (с участием Дюка Эллингтона, Уинтона Марсалиса, Дейва Брубека), и понял, что та, которую я посетил в Сан-Диего, была еженедельной, а это скорее редкость. Еще одна причина сделать этот материал – событие было необычным.
Я составил список людей, у которых хотел взять интервью (то есть определил ключевые фигуры), и пометил, почему мне нужны именно они. Оказалось, что основных причины было три (помните три категории собеседников, о которых я писал выше?). Рассмотрим их по отдельности:
1. Мне нужна была официальная точка зрения, и я решил, что голосом «официальной власти» станет пастор. Он мог объяснить мне смысл проведения таких служб, какие цели преследовала церковь, как ему лично удавалось примирять внутри себя восприятие джаза как стиля музыки, рождающегося в прокуренных, насыщенных парами спиртного залах, где люди, очевидно, пели далеко не церковные гимны, с решением привести представителей именно этого стиля в столетнюю церковь с витражными окнами, скамьями без столов, крестом в конце прохода, хлебом и вином на Святое причастие. Какова официальная версия?