"Ушли" подруги как-то вдруг, тихо, скромно, одна за другой. Первой, спокойно, во сне, без мучений, как праведница, Белла, а следом, не задержавшись, и Двойра: как же Беллочка там одна, без неё? Осиротели мальчики без своих бобэ.
"Быстро годы текут беспросветные…" Наступило жестокое время перемен.
– Я дико, безумно устала от этой нищеты, постоянной нехватки денег, неустроенности, я больше не могу так жить! Бездарно, беспросветно!…
– Соня, не кричи так…
– Молчи свой рот, дай сказать хоть раз в жизни! Ты такой же шмок, как твой закадычный дружок Лёня, ничуть не лучше! "Он мне как брат, мы выросли вместе!…" Точно – брат! По несчастью, блядь! Два поца! Сидите, протираете свои тухес, ты – в своей шарашкиной конторе – ни украсть, ни заработать, он – в нищем своём университете! Кандидат наук, блядь, светило, хронически голодное! Дрессировщик тараканов! Чего ждёте, блядь, не пойму!? Жизнь пролетает мимо вас и мимо нас, что ещё хуже! Под сорок лет обоим, и ни Б-гу свечка, ни черту кочерга! Я уже не помню, когда Лизке обновку брала, о себе вообще молчу! В отпуск не ездим, в ресторан не ходим! Сапоги три года ношу! Годами всё лето кверху жопами на грядках на шести сотках крестьянствуем, блядь, за мешок картошки и три морковки! Пока вы со своим дружком – гениальным учёным, высокоинтеллектуальные беседы ведёте, судьбы мира решаете, пиздите о всякой хуйне, время уходит! Нормальные люди деньги делают вовсю, живут полной жизнью! Я не молодею, Лизка растёт! Дружку твоему-то ладно – ни кола, ни двора и ни сада! Ни ребёнка, ни котёнка! Ни с одной бабой ужиться не может! Понятно же, кому нахуй нужен нищий пиздабол со своими дрессированными тараканами!? Да и ты не лучше! Какая я была дура, что вышла за тебя! Думала – какой мальчик, какой мальчик! Симпатичный, темпераментный, перспективный какой! Да, потрахаться ты любишь, это у тебя здорово получается, гуру секса, блядь! Только перепихонами ведь не прожить! Хотя, что это я, можно очень даже хорошо жить! Хоть бы на панель устроились, что ли, так нет – мы же порядочные интеллигенты! Аристократы из штетла! И с перспективами у нас с тобой получился полный пиздец!
– Соня, успокойся, прошу тебя, Лиза же всё слышит!… Что ты как с цепи сорвалась? Скоро всё наладится у нас. Мы с Лёней придумали один проект, он выделил и синтезировал препарат…
– Ха! Лиза слышит! Беспокоится он! Ты бы лучше беспокоился, что ей носить нечего, подросток ведь, девочка, в школу стыдится идти в обносках многолетних! И не говорит ведь тебе ничего, любит тебя, никчёмыша, непонятно за что, жалеет! "Татэле, татэле!…" Едим одну картошку с макаронами, мясо по праздникам видим! Проект они придумали, препарат синтезировал! Миллион раз слышала эту бредятину блевотную, заебали меня уже твои тухлые майсы вконец! Короче, кончилось моё терпение, мы с Лизой уходим! Надоело! Мне, чтоб ты знал уже, сделал предложение один очень хороший, обеспеченный человек…
…
В село, раскинувшееся просторно и вольно у подножья гор, среди садов, полей и виноградников, отряд вошел сразу после обстрела танками и минометами.
День был жаркий безветренный, пыль от разрывов ещё не улеглась. Несколько разрушенных обстрелом домов горели, чадя и стреляя лопающимися стеклами, среди тишины замершей деревни.
Танки стреляли недолго и немного, и сейчас стояли на краю деревни, заглушив двигатели. Деревня была небольшая. По словам командира Пети (так он представился отряду при знакомстве), активного сопротивления оказать в ней было просто некому. Мужчины, которых не убили раньше, ушли к боевикам в горы, остались только женщины, дети и старики. Но "за пострелять" было договорено "наверху" и оплачено. Отряд шёл на "зачистку" неторопливо, настороженно ощетинившись стволами. Деревня словно затаилась, не дыша. Людей живых или убитых видно не было и даже скотина молчала, только где-то вдали тявкала и подвывала собака, одиноко и неэмоционально.
После недавней танковой пальбы прямо над ушами, звуки доносились до Лёни глухо, как из тумана, и шел он в полупрострации – в полунирване, пребывая в странно притягательном ощущении, словно тело его – сосуд, наполненный гулкой тишиной, в самом центре которой тонко и сверляще гудела натянутая струна, звук которой, отражаясь от внутренней поверхности кожи – стенок сосуда, не находил выхода, накапливаясь и накапливаясь внутри, не имея выхода. Окружающие его запахи то исчезали совсем, то наваливались вдруг, остро и пряно, и как-то по отдельности: гари, пороха и пота, а затем – свежести, свежеиспеченного хлеба, горящих дров, жареного мяса, или же – нагретой листвы, цветов, травы. Предчувствие, предощущение неизвестного важного события напрягало, но и возбуждало. В паху у Лёни вдруг потяжелело, потеплело, напряглось в полуготовности его естество. Непроизвольно, оставив курок автомата, Лёня то и дело поправлял член и яйца, сжав в горсти и чуточку, легонько потряхивая и потягивая, отчего в чреслах появлялись приятные тянущие, томные ощущения. Томительно и сильно хотелось двинуть тазом, и женщину хотелось до головокружения. Тут же вспоминалось, как в детстве, после просмотра фильма с эротической сценой, шёл зимним вечером домой, проделав дырку в кармане дублёнки и достав из штанов дико напряжённый изнывающий, вибрирующий, готовый взорваться, лопнуть с треском член…