О! Ну-ка…
…
Угу. Надоело черному рядом бежать. Помчался поперек, там семья, сейчас просить будет. Некоторые так просят, хоть в театр приглашай, на главные роли. Надо было с собой хоть сушки прихватить. Торопилась, не стала. Ну и воскресенье, по воскресеньям бродячий кошаче-собачий народ всегда получше кормят. А мое время — будние дни, когда все заняты, на шашлыки не выезжают, попробуй объясни шашлычным котикам, что сегодня, и завтра, и послезавтра — не их дни, придется голодать до выходных. Так что завтра возьму в рюкзак пакет, а сегодня, ну кто знал, что псина увяжется. Хорошо, что ушел.
О! Снова бежит. И как деликатно, впереди и сбоку. Но кажется, решил таки со мной. Черт, неудобно. И магазинов вокруг нет, зайти за булкой какой. Не факт, что в воскресенье псище мою булку примет, без ничего, одно тесто. Бывает и морды воротят. Что, в принципе, хорошо, что означает — кормят их достаточно регулярно. Что ж он за мной увязался.
…
Черный пес деловито обнюхал кусты на краешке газона, побежал вперед, но оглянулся, словно проверяя. Замедлил шаги и встал.
Она тоже оглянулась на пустое, закатанное в асфальт пространство, ограниченное кустами бирючины и толстыми ивами. Поведя плечами под рюкзаком, вроде и пустой, а спина устала, вытащила наушники, кидая их вдоль дутой курточки.
— Извини. Ничего у меня нету. Ну, совсем ничего, одна конфета и та с горошину.
Говорила вполголоса, чтоб не услышали идущие следом. Теперь она их слышала, смех и громкий разговор, беготню детей, гулко отдающуюся под аркой стадионных ворот. А еще — рокот машин на светофоре, шум ветра, пахнущего выхлопом, сыростью и морской водой. Из-за примеси городских запахов морской казался сиротливым. Заблудился.
— До магазина дойдем, я тебе посмотрю чего. Но это далеко. Почти около дома.
Она замолчала. Пес уже бежал впереди, трусил, не торопясь, методично обнюхивая травяные кочки и неровные бордюрные камни. Мелькали под жидким светом фонарей черные с пестриной ляжки, смешные. Ну такой деловитый. Если бы не в квартире, а как мечталось всю жизнь — домик, у самого моря, там, конечно, была б конура и в ней пес. В детстве так и было. Рядом с папиным гаражом. Самодельная будка. В ней собачка Тузька. Имя смешное, потому что сначала — щенок Тузик, потом подрос и по выражению папы «как натузил тузенят». На самом деле тузененок был один, звали его Пиф, потому что книжка дома истрепалась, французская, про веселого пса Пифа. И стали в будке жить-поживать маленькая коричневая Тузя и огромный ее лопоухий сын Пиф, раза в три больше мамки, веселый, как дурак, очень любил гусей соседских гонять по детской площадке, вот наводил шороху. Потом Пиф вырос, так дураком и остался. Его пристрелил какой-то дядька, за то, что воровал куриные яйца. Кажется так. Ей, маленькой, про его смерть особо не говорили. А Тузя, когда грянул переезд в городскую квартиру, была отправлена в столовку на паромной переправе, там поселили ее в будке при столовском дворе, и стала она толстой и старенькой. Своих не забывала, когда приходили навещать, становилась на задние тонкие лапы и, тяжело дыша, водила передними, — служила. Хоть реви.
…
— Я и ревела…
Интересно, если вселенная бесконечна, и как пишут, количество реальностей в ней бесконечно тоже, значит, среди сонма их есть и такая, где домик на берегу, и рядом с забором конура, а в ней псище. С ним по вечерам и утром медленно гулять вдоль воды, разглядывая закаты, подбирая и кидая камушки. Кошки, разумеется тоже. Но они у очага, они ждут.
Наверное, в какой-то реальности мой пес — именно этот. А что, вполне себе пес. Морда острая, уши висят, поджарый, но не кривой, не косой, лапы длинные. Надо придумать, как его там зовут.
…
Он все бежал впереди, и уже стало ясно, именно с ней бежит, будто они вместе, и давно.
И она улыбнулась, неторопливо идя следом. По серому тротуару, рядом с черным воздухом вечера, испятнанным желтыми фонарями, и казалось, черный воздух отделен от светлого, который над тротуаром, в котором — она.
А что, подумала снова, вслед мелькающим пестрым ляжкам и опущенному хвосту, вполне себе пес…