— Она ударилась об окно, — отвечаю я. — И я взяла ее в комнату.
Скворец летит к окну, бьется крыльями о стекло. Снаружи летает другой скворец, держась от стекла ровно на таком расстоянии, чтобы его нельзя было поймать. Я беру свой шарф. После нескольких неудачных попыток мне удается набросить его на воскрешенную птицу и вышвырнуть ее в окно. Кенни налегает всем своим туловищем на разбухшую раму, и она резко захлопывается.
Скворцы улетели.
— Спасибо, — говорю я, вешая шарф на спинку запасного стула. Пальто все еще на мне, и из-за этой охоты на скворца я вспотела. Я начинаю выкарабкиваться из своей шерстяной бани.
— Послушай, — говорит Кенни, все еще опираясь на подоконник, — что это с Джоной?
Я пожимаю плечами.
— Он уволился.
Я уже наполовину выбралась из своего пальто, но Земля вдруг перестала вращаться.
— Что?
— Только что. Сказал Тимоти, что уходит.
— Почему?
— А ты не знаешь?
Я качаю головой.
— И я не знаю. Не открывай ты это окно. — Он выпрямляется и выходит из моего кабинета.
— Где Тимоти? — спрашиваю я, но Кенни уже снова вполголоса затянул свой плач. Что-то из готовящегося представления.
Земля завершает перерыв во вращении. Комната наклоняется и начинает медленно кружиться. Кабинет становится огромной каруселью. Я роняю пальто на пол и бегу в туалет — как раз вовремя, чтобы спустить в унитаз небогатое содержимое своего пустого желудка.
Я полощу над раковиной рот, когда из кабинки выходит Дороти. Она бледная, как и я.
— У-у-у, — стонет она. — А ведь после близнецов я дала себе слово больше не рожать. — Она подает мне бумажное полотенце. — Когда ты-то должна?
— Никогда, — отвечаю я. Но она не слушает.
— Постарайся не рожать раньше срока, а то все кончится кофейной комнатой. Господи, как было стыдно.
— Да уж. — И я ухожу прежде, чем она успевает сказать еще что-нибудь.
Прямо за дверью я сталкиваюсь с Тимоти.
— Это ты, — говорит он. Затем наклоняется совсем близко к моему лицу: — Что это с тобой?
— Приболела немного, — отвечаю я. Черт, пришлось соврать. Но я действительно выгляжу больной: белая, в липком поту, дрожащая.
— Плевать я хотел на то, больна ты или нет, — говорит Тимоти. — Что ты сделала с Джоной? Я никогда не найду другого сотрудника с таким художественным чутьем. Ты что, думаешь, я смогу найти кого-нибудь с таким опытом работы, как у него? Мне объявление в газету давать, что ли?
Я пристально смотрю на него.
— Я с удовольствием прямо сейчас уволил бы тебя, если бы мне не было достаточно этой головной боли с Джоной. Ты меня достала, — продолжает Тимоти, ткнув в меня пальцем. — Завтра приезжает выставка тканей, и мне нужен Джона, чтобы… — Он обрывает себя и опускает руки.
Наш музей — это второй дом для нас, если вы понимаете, что я имею в виду. Мы все своего рода суррогатная семья. Обычно счастливая суррогатная семья. Но не сегодня. Поэтому если некоторым и показалось, что Тимоти немного перебарщивает, то это не так — у нас такие разговоры в порядке вещей.
— Ну, и что…
— Что мне теперь делать с вами двумя? — обрывает меня Тимоти своим вопросом. — Неужели нельзя выяснять свои любовные отношения где-то в другом месте?
— У нас нет любовных отношений, — отвечаю я.
— Профессионалы так не поступают, — продолжает он, игнорируя мои слова.
— Это не было выяснением любовных отношений.
— И теперь мне придется размещать всю эту чертову выставку самому. Если бы ты не была мне нужна, я бы тебя уволил.
— Увольняй, за чем же дело стало? — говорю я, и голос мой звучит скорее как пароходный гудок Кении, чем как мой собственный голос.
— Ну уж нет, — кричит мне в ответ Тимоти. — Ты у меня будешь размещать эту выставку!
— Я не бакалавр искусств.
— Правильно, — соглашается он. — Ты причина, по которой у нас теперь нет искусствоведа.
— Я же ничего не сделала! — говорю я, зная, что это ложь, но сейчас мне наплевать.
— Да, надо было бы тебя уволить!
— Так увольняй!
— Не уволю!
— Да сделаю я вам эту выставку, — говорит из-за моей спины Джонз.
Я так быстро оборачиваюсь, что меня опять тошнит. Джона выглядит больным и бледным. Как будто его только что рвало в мужском туалете за залом.
Мы неотрывно смотрим друг на друга.
В течение длинного, длинного мгновения.
Разделенные близнецы.
Он первый отводит глаза и смотрит на Тимоти.
— Я сделаю эту выставку, — снова говорит он, затем проходит мимо нас через зал — в свой кабинет.
— Ну ладно. Хорошо, — говорит Тимоти. Я чувствую, что он смотрит на меня, но я смотрю в спину Джоне. — Ты нездорова, — говорит мне Тимоти, — иди домой. — Потом проходит мимо меня и идет через зал в другую сторону.