Я снимаю свою еду с подноса и почти роняю его, протянув руку, чтобы поставить поднос в несуществующий контейнер. Контейнеры теперь в другом месте. Их передвинули к двери. Я кладу свой поднос поверх стопки и улыбаюсь парню за прилавком. Может, это младший брат Мистера Соломинки. Или его кузен. Я иду обратно в свой отсек. Смотрю, не наблюдает ли за мной кто-нибудь, потом опускаюсь на колени на пол и пробегаю пальцами по кромке винилового сиденья в том месте, где оно смыкается с основанием.
Одиннадцать лет прошло. Уверена, что стулья здесь уже заменили. На стене надо мной вместо краски обои в цветочек. Но все же…
— Вы что-то потеряли?
Я вскакиваю. Ударяюсь головой о крышку стола. Потирая шишку, оглядываюсь на парня, собирающего подносы.
— Вот, достала, — говорю я и протягиваю ему по счастью оказавшийся рядом со мной обрывок бумажки, который я только что заметила на полу. Я встаю и выбрасываю обертку от соломинки для питья. Парень качает головой и с усилием поднимает подносы, взвешивая на руках их тяжесть. Наверное, себе под нос он бурчит: «Вот тупорылая!»
Садясь вновь, я делаю вид, что ем, но одновременно шарю пальцами вдоль кромки сиденья. Должно быть, под моим весом щель сжалась. Но пальцы нащупали бумагу и вытаскивают ее.
— А что, если… — сказала я после того, как Мистер-Соломинка-в-Носу ушел, — …мы едим здесь в последний раз?
— Но ведь еще только март.
— Да… — И я замолчала.
— О чем ты думаешь?
Я достала свой рюкзак и вытащила из него листочек.
— Я хочу оставить здесь что-нибудь, — сказала я. — Чтобы застолбить это место.
Джонз даже положил на стол свой бургер.
— Как это?
— Здесь, в сиденье, есть дырка, — сказала я. — Не очень большая, скорее щель.
Пока я писала, Джонз прикончил жаркое. Я передала ему бумажку.
— «Эту бумагу оставили после себя Уичита Грей и Джона Лиакос», — прочитал Джона вслух. — А можно написать «Джона Джонз»?
Я отрицательно покачала головой:
— Нет, это должно быть настоящее имя.
— Почему?
— Ты дальше читай.
— «В последний день, который провели в «Бургер Кинг», учась в последнем классе». — Он фыркнул: — Это же неправда.
— Никто не узнает.
— «Если вы найдете это письмо, напишите на нем свое имя и положите обратно для того, чтобы его мог найти кто-то еще».
— Вот так, — сказала я. — Мы вошли в анналы истории.
— У тебя мания. Напиши лучше книгу или еще что-нибудь.
— Но так же интереснее, — сказала я. — Как будто какой-нибудь секретный код будет переходить из века в век.
— Ладно, я понял.
— Подпишись здесь.
— Зачем? Чтобы следующие поколения подделали мою подпись и изготовили пачку кредитных карт на мое имя? — поддразнил он меня.
Я пихнула его ногой под столом. Он застонал, изображая адскую боль. Мы были слишком счастливы, слишком полны предвкушения свободы, чтобы относиться к жизни серьезно. Он подписался. Подписалась и я. Потом я сложила бумажку и засунула ее в щель.
Так получилось, что этот день и правда оказался последним, когда мы ели в «Бургер Кинг». Я проработала там еще три месяца, но ни разу не садилась в тот отсек.
Я нащупываю бумажку. Вынимаю ее.
Она пожелтела и утратила жесткость. Она была на ощупь скорее как тряпочка, чем как хрустящий листок (расчерченный уже как в колледже, на более частые, чем в школе, линейки), который я сложила одиннадцать лет назад.
Подписи тянутся от моей вниз до самого конца листа, а потом идут вверх и вниз по другой стороне. Фамилия за фамилией. Ни одна из тех, что поднимаются вверх, мне неизвестна, но потом я нахожу две знакомые в конце четвертой колонки.
Джина Грей. Дилен Томас.
Я роюсь в сумке, ища ручку. Ручка парит над бумагой. Поток эмоций — как поток крови или чернил — захватывает меня, и я уже почти начинаю писать «Спасибо», но вдруг щелкаю ручкой, убирая стержень, складываю бумажку и засовываю ее туда, куда положила годы и годы назад.
Снаружи с заново посаженных деревьев мокрыми комьями падает тающий снег.
Внутри тающим кусочком льда я черчу на столе мокрые круги.