Спасает ее звонок телефона. Спасает, потому что у меня еще целый запас (величиной с Библию, никак не меньше) того, что можно сказать о людях, сбегающих из дома, ворующих деньги у соседки своей сестры, на первом же углу откалывающих штучки с мужиками, врущих, что это не так, а потом говорящих, что они хотят домой.
Наверное, телефонный звонок спасает и меня. Догадываюсь, что мои библейские наставления превратились бы в увесистый том визгливых упреков и нотаций. А с меня и так уже довольно.
С меня довольно, но не с мамы.
— Она там? — говорит мне в ухо мама, когда я снимаю трубку. Даже металлический призвук на линии между Чикаго и Хоувом не может скрыть того, как мамин голос напряжен и вибрирует на высоких, тонких нотах. — Джина у тебя?
Я почти поддаюсь искушению перехватить инициативу и сказать, что Джина охотится за счастьем где-то на чикагских панелях, но я не поддаюсь мелочному желанию отомстить сестре.
— Это тебя, — говорю я и передаю ей телефон.
Завывания на высоких тонах, идущие из телефона, доносятся до середины комнаты. Дилен опять смотрит на меня тем взглядом: «ты-бы-точно-выкинула-ее-на-помойку».
— Я не гоню ее на улицу, — снова говорю я ему. — Она это заслужила, но я ее не гоню. Понятно?
Он смотрит на меня, нахмурившись.
— Я думал, вы другая, — говорит он. Я не совсем понимаю, что он имеет в виду, но он поясняет, прежде чем выйти на кухню: — Я думал, вы будете с ней подобрее.
Обычно говорят: «Будут у тебя такие же дети, как ты сейчас!» Вообще-то я не слышала, чтобы какая-нибудь мать говорила это в реальной жизни, но по телевизору и в комиксах они все время так говорят. Обычно ребенок отвечает на это остроумно: «А бабушка говорит, что ты в моем возрасте была точно такой же». Главная цель этого сложного клише — навязать нам мысль, что, как бы мы ни старались, изменить ход вещей нам не под силу.
Plus ça change, plus c'est la même chose.
Тогда, в свои шесть лет, я решила, что раз мне больше не разрешают ходить смотреть на собаку Джонза, то мы будем проводить время у меня дома. Джонз — хотя в то время я еще не называла его Джонзом, — Джона выглядел таким потерянным, какой выглядела бы и я, если бы меня увели домой из его дома, но старался все же не подавать виду.
До этого я никогда никого домой не приводила, поэтому решила, что надо сделать что-нибудь особенное. Мы уже съели полпакета печенья «Оренос» с молоком, когда в дверь вошла мама, держа под каждой подмышкой по пакету из продовольственного магазина.
Она уставилась на нас.
А мы на нее.
Вокруг рта у нее побежали морщинки, и я засомневалась, полагается ли угощать гостей молоком и печеньем.
— Это Джона, мама, — сказала я. — Это моя мама, — сказала я Джоне.
Он наклонил голову:
— Приятно с вами познакомиться.
Это прозвучало так по-взрослому. Я была горда.
Мать бросила покупки на рабочий стол.
— Иди-ка ты домой, — сказала она. И голос у нее звучал так же, как тогда, когда она ногой сгоняла бродячую собаку с цветочной клумбы. — Иди-иди. Иди.
— Мама!
Джона соскользнул со стула.
— Увидимся, Чита, — сказал он мне.
После того как захлопнулась дверь с сеткой от мух, мама повернулась ко мне.
— По-моему, я тебе уже говорила...
— Могла бы быть с ним и подобрее, — закричала я в слезах, оттолкнулась от стола и побежала к себе наверх. Я видела, как упал на пол мой стакан с молоком, но мне было уже все равно.
«Можно было бы быть с ней и подобрее».
Так что бывает, что клише себя оправдывают. Так или иначе. Вообще-то, это не совсем справедливо, ведь я не рассчитывала выступать в роли мамочки, так почему же я сейчас должна все это выносить? Неужели никак нельзя проскочить?
Еще хочу сказать, что я вдруг обнаружила, что небо — это одеяло с дыркой, и порвалось оно еще вчера.
Джина протягивает мне трубку. Происходит обратный вариант борьбы мамы и папы за телефон. Я прячу руки за спину и стараюсь не прикасаться к этому предмету, испускающему демонические завывания. Джина подносит его к моему лицу...
...И отпускает.
Рефлекторная реакция и страх потерять сорокадолларовый телефон заставляют меня поймать трубку на лету. Я смотрю на сестру долгим взглядом. Она одаривает меня не менее долгим.
Я держу телефон на расстоянии шести дюймов от уха и кричу:
— Мам, это Уичита. Прежде чем говорить, вдохни поглубже.
Вопли в телефоне прекращаются.
Я рискую поднести его к уху.
— Вот и хорошо, — говорю я ей. — У нас все в порядке. Мы только что прикончили пиццу.
Подозрительное молчание.
— А Джина сказала, что у вас были жареные куры.
— Хм... Это были крылышки. Их можно заказать с пиццей.
— Привези ребенка домой. Она перестанет расти, если ты будешь кормить ее всякой дрянью.
Я сажусь на свой стул, свободной рукой обнимаю колени и принимаюсь раскачиваться взад-вперед, чтобы хоть как-то удержаться от смеха. Ребенок сам ждет ребенка, так о чьем же росте следует беспокоиться?
— Ты хочешь, чтобы я отправила их, то есть ее, домой?
— Я хочу, чтобы ты привезла ее. И того мальчишку, с которым они всегда вместе. Уверена, что и он там. От меня ты этого не скроешь.
Она права.
— Мам, но я же работаю.
— Нет, не работаешь.
— Как так?
— Я звонила в музей. Какая-то женщина, Дженет, сказала, что ты уволилась.
Вот дерьмо. Если эта Дженет встретится мне где-нибудь без своего пистолета, я ее...
— Официально это еще не оформлено, — неопределенно говорю я.
— Тебе придется привезти их домой, — говорит она. — У этого мальчика нет водительских прав. И у твоей сестры тоже.
Я начинаю раскачиваться еще сильнее.
— Я подумаю об этом, — говорю я.
— Ты это сделаешь!
— Ты это сделаешь! — сказала мама. — Будешь держаться подальше от этого мальчишки.
— Он же мой друг! — ответила я. Если бы в этот момент я подумала о том, что мне помогут катание по полу и вопли, я бы пустила их в ход. И почему это родители всегда считают, что им можно приказывать другим людям, что им делать?
— Слышу милые сердцу звуки родного дома, — сказал отец, хлопая внешней дверью с сеткой. Мы с мамой были так поглощены нашей... беседой, что и не заметили, как к дому подъехала его машина. Было уже темно, и, если бы я была способна думать о чем-то кроме того, что мама выгнала Джону из-за стола, как бродячую собаку, и о том, как несправедлива жизнь, я бы, наверное, удивилась, что ужин еще не подогрет.
— Как мило, что ты к нам заехал, Брэд, — съязвила мама. — Может быть, папочка хоть немного займется воспитанием дочки?
— «Папочка», вот как? — сказал отец, шаря в холодильнике в поисках пива. — Что ты натворила?
— Я хочу дружить с Джоной, — ответила я.
Отец откупорил банку с пивом.
— По мне, звучит неплохо, — сказал он, пожимая плечами. — Ладно, пойду посмотрю игру.
Мама схватила меня за предплечье.
— Неужели ты не можешь...
— Да в чем дело, Мэгги? — спросил отец, глядя сверху вниз на ее руку. — Ты что, боишься, что с ней будет так же, как с тобой?
Она отпустила мою руку.
Молчание.
Было слышно, что в гостиной начался футбольный матч. Я стояла, не зная, чего ожидать.
— Мам, — спросила я, когда молчание длилось уже вечность, — можно мне...
— Да делай ты, что хочешь, — ответила мама. Голос у нее был усталый.
— Да делай ты, что хочешь, — говорю я.
— Я. хочу уехать домой, — отвечает Джина.
Мы сидим за столом, и я делаю вид, что пью кофе, приготовленный Диленом. Никогда не думала, что отыщется кто-то, кто готовит кофе хуже меня.
— Ну как, ничего? — спрашивает Дилен, показывая на кофе. — Я не был уверен...
— Просто великолепно, — отвечаю я ему. — Спасибо. — И я пытаюсь улыбнуться, смакуя этот «кофе».