Напрягая глаза, я смотрел ему вслед, и потом сумел различить в лунном свете характерные очертания его фигуры, все уменьшающейся с расстоянием. Потерянный и одинокий, я смотрел, как он уезжает, — прочь из города, уже далеко на дороге, там, где она сворачивает на ровную местность за пределами долины. На веранде у меня за спиной были люди, но я видел лишь одну темную фигуру, которая все уменьшалась, становилась неразличимой на исчезающей вдали бесконечной дороге. Облако закрыло луну, и он растаял, я не мог уже различить его в сплошной тени, а потом облако ушло, и дорога вытянулась прямой узкой ленточкой до самого горизонта, а он исчез…
Я поплелся назад и повалился на ступеньки, спрятав голову в руках, чтобы скрыть слезы. Голоса людей вокруг были бессмысленными звуками в поблекшем и пустом мире…
Домой меня отвез мистер Уэйр.
15
Отец и мать по-прежнему сидели на кухне, почти в тех же позах, как я их оставил. Мать придвинула свой стул поближе к отцу. Он сидел ровно, с усталым и осунувшимся лицом, сбоку на голове выделялась уродливая красная отметина. Они не поднялись нам навстречу. Они сидели молча и смотрели, как мы заходим в дверь.
Они даже не пожурили меня. Мать протянула руки, привлекла меня к себе и позволила зарыться лицом в её передник — я не делал так уже года три, а то и больше. Отец просто глядел на мистера Уэйра. Он не доверял своему голосу и потому не решался заговорить первым.
— Ваши беды позади, Старрет.
Отец кивнул.
— Вы приехали сказать мне, что он убил Уилсона, прежде чем они добрались до него. Я знаю. Это ведь был Шейн.
— Уилсона, — сказал мистер Уэйр. — И Флетчера.
Отец вздрогнул.
— И Флетчера тоже?.. Черт побери, ну конечно… Уж если он берется за работу, то всегда делает все как следует. — Потом отец вздохнул и провел пальцем вдоль ссадины на голове. — Это он так дал мне понять, что с этим делом хочет управиться сам. Могу сказать вам, Уэйр, сидеть тут и ждать — это была самая тяжелая работа за всю мою жизнь.
Мистер Уэйр поглядел на ссадину.
— Я тоже так думаю. Послушайте, Старрет. Ни один человек в городе не думает, что вы остались здесь по собственной воле. И чертовски мало таких, кто не радуется, что именно Шейн вошел в салун нынче вечером.
Из меня хлынули слова.
— Ты должен был увидеть его, отец. Он был… он был… — я не сразу смог найти нужное выражение. — Он был… великолепный, отец! Уилсон даже попасть бы в него не смог, если б он тренировался все время! Шейн мне сам так сказал!
— Он тебе сказал! — Стол опрокинулся с грохотом, когда отец вскочил на ноги. Он схватил мистера Уэйра за отвороты пиджака. — Господи, приятель! Почему же вы сразу не сказали мне?! Он живой?
— Да, — сказал мистер Уэйр. — Вполне живой. Уилсон попал в него. Но еще не отлили такую пулю, чтоб смогла убить этого человека! — По лицу мистера Уэйра скользнуло какое-то изумленное, нездешнее выражение. — Временами я задумываюсь, сможет ли вообще что-то и когда-то…
Отец встряхнул его.
— Где он?
— Он уехал, — сказал мистер Уэйр. — Уехал один, никто не поехал за ним следом — он сам так захотел. Уехал из долины, а куда — никому не известно.
Отец выпустил его и уронил руки. Снова опустился на свой стул. Взял со стола трубку, и она хрустнула у него в пальцах. Он выронил обломки на пол и опустил к ним глаза. Он все еще смотрел на них, когда на крыльце послышались шаги и кто-то вошел в кухню.
Это был Крис. Правая рука его, туго перебинтованная, висела на повязке, глаза горели неестественно ярко, густой румянец заливал щеки до самых глаз. В левой руке он нес бутылку, бутылку красной вишневой содовой шипучки. Он вошел прямо в кухню и поднял стол той рукой, в которой держал бутылку. Со стуком поставил бутылку на стол — и как будто сам испугался этого шума. Он был смущен и голос временами изменял ему. Но говорил он твердо.
— Это я Бобу принес. Конечно, замена из меня вовсе никудышняя, Старрет. Но как только эта рука заживет, я буду проситься к вам на работу.
У отца скривилось лицо, губы шевельнулись, но он не произнес ни слова. За него сказала мать:
— Шейн был бы доволен, Крис.
А отец по-прежнему молчал. Крис и мистер Уэйр глядели на него, и им было ясно: что бы они ни сделали, — что бы ни сказали, это ничуть не поможет. Они повернулись и вышли вместе, быстрым широким шагом.
Мы с матерью сидели и смотрели на отца. Мы тоже ничего не могли сделать. Он сам должен был перебороть то, что его мучило. Он сидел так тихо, что, казалось, даже дыхание остановилось. Потом его охватило внезапное беспокойство, он вскочил на ноги и бесцельно зашагал по кухне. Он с ненавистью глядел на стены, как будто они душили его, а после вдруг повернулся и вылетел за двери, во двор. Мы слышали его шаги, когда он обогнул дом и направился в поле, а потом нам уже больше ничего не было слышно.