Оглядываясь вокруг, она видела мужчин, похожих на ее отца; они громко разговаривали о стране Огайо, о том, как будут занимать новую землю, о новых возможностях, о черноземе, ливнях и диких животных, на которых они будут охотиться. Они говорили громко, чтобы скрыть смятение и тревогу; конечно, одно дело болтать о рискованной затее, строить планы — тут сколько хочешь простора для восторгов, горячности, предположений, но вот по-настоящему начинать новую жизнь, забрать семью и шагнуть в полную неизвестность, как все люди здесь, — это дело совсем другое.
Раньше они были смелее, и Ева, зная таких людей, не сомневалась, что смелость к ним вернется… но теперь они опасались точно так же, как она…
Сердце у нее колотилось, в горле стоял ком. Вся эта суета вокруг была какая-то чужая, непонятная. Эти мужчины с дерзкими глазами, проталкивающиеся мимо нее, с криками выполняющие свою работу, — что им за дело до нее, до всей ее семьи? Но время от времени ее глаза перехватывали смелые, одобрительные взгляды, которые дали ей понять, что этим мужчинам может быть до нее дело… по крайней мере, в одном определенном смысле.
Ева с удивлением поняла, что такие взгляды не столько возмущают ее, сколько будоражат и доставляют удовольствие. Там, дома, все мужчины были разложены по полочкам; знала она тех, что были женаты и потому отпадали, знала и одиноких. Она могла точно оценить степень интереса к ней каждого мужчины, понимала, что означает или мог бы означать этот интерес — но сама не испытывала интереса ни к одному из них.
Точно так же они знали ее. Знали, что легко завоевать ее никому не под силу, не раз наталкивались на ее высокомерное пренебрежение, когда являлись поухаживать, подумывая о женитьбе. Так что она не особенно сожалела о том, что оставалось позади — если не считать, что она расставалась со всем знакомым и понятным.
Она покидала знакомые поля и деревья, школу, где научилась читать, писать и складывать числа, дом, где ей была известна каждая скрипучая половица, где она могла заранее сказать, как будет гореть очаг в ясный или пасмурный день, или когда поднимется сильный ветер…
Здесь, в Олбани, она чувствовала себя неловко, вся сжималась — от пыли, угольной копоти и суматохи. Зеленые поля в родных местах такие свежие и прохладные. Это был дом… раньше — а теперь это больше уже не ее дом…
Ферма продана. Чужие ноги ступают теперь по половицам дома — что ж, очень хорошо. Она чувствовала, что там ее уже больше ничего не ждет.
«Уж слишком ты много мечтаешь!» — говаривал ей часто отец, как всегда наполовину ворчливым, но неизменно ласковым тоном — и это была правда. А теперь ее мечты жили на западе, где-то на Огайо…
Она лишь смутно представляла себе, где течет река Огайо, где лежит земля, куда они едут, эта неизвестная земля, их земля, которая будет принадлежать им по праву первопоселенцев… которую никто не видел. У отца даже карты не было — да и существовала ли вообще такая карта? Все, что они видели — это несколько линий, нацарапанных на земле у заднего крыльца. Какой-то бродяга прочертил палочкой течение реки Огайо и показал, где лежат свободные земли, которые разрешено занимать.
Страна Огайо — это дикий запад, пустынный, нетронутый край. И в этот край они собрались…
Вот уже несколько лет слышит она это название — Огайо… и теперь оно как будто выжжено в мозгу. Люди говорили о нем, как о земле обетованной.
Неподалеку какой-то бородатый мужчина со знанием дела толковал о реках Миссури и Платт, о путешествиях на кильботе и торговле пушниной. Он рассказывал двум подвыпившим речникам с Канала об индейцах, что живут в диких местах вдоль этих рек. Она в жизни не слышала про эти отдаленные реки — для нее и Огайо протекала уже где-то далеко-далеко.
Ева была девушка замкнутая и сдержанная. Вот и сейчас она молча следила за суетой вокруг, но мысли ее были далеко — в этой пока неизвестной стране Огайо. Если она не смогла никого найти себе дома, как можно надеяться, что кто-то встретится там, где людей еще меньше? Многим из ее подружек пришлось удовольствоваться куда меньшим, чем они мечтали. Когда девушке переваливает за восемнадцать, ею постепенно начинает овладевать отчаяние… Но эти неотвязные мысли никак не отражались у нее на лице.
Впереди рядом с родителями стояла ее шестнадцатилетняя сестра Лилит, тоненькая и красивая. Она резко повернулась и подошла к Еве.
— Ой, Ева, до чего интересно, да? Только я никак в толк не возьму, зачем нам ехать на запад. Почему мы не могли остаться здесь?