Я не стала утруждать себя перекладыванием куска торта на тарелку. Просто сунула вилку в торт и подцепила на нее порцию, которую отправила прямо в рот.
– Я… – начала я, но вместо этого подняла палец. Я не могла говорить. Запах был ничто в сравнении со вкусом. Этот вкус буквально расцветал во рту. Текстура была идеальной – мягкой и легкой, глазурь оказалась насыщенной и мягкой. Мать и сестра смотрели на меня.
– Ты что, впала в религиозный экстаз? – спросила Наоми.
– Что ты собиралась сказать? – спросила мать. Но я не могла бы вспомнить это даже ради спасения собственной жизни.
Едва начав рассказ, Бернис останавливается. Она читала монолог, словно актриса на съемочной площадке в свете прожекторов, но никаких прожекторов здесь нет. Перед ней настоящие лица, не размытые ярким светом.
Уилл опирается подбородком на сплетенные пальцы, слегка кивая. Рэйна разминает свою длинную шею, поворачивая голову из стороны в сторону; жемчужные серьги у нее в ушах мягко поблескивают. Эшли наматывает на палец локон, пожирая Бернис широко распахнутыми глазами – кажется, каждый взмах ее длинных ресниц подобен важному событию. Гретель, ссутулив плечи, смотрит в выложенный квадратным узором пол. Руби, чье лицо блестит от пота, деловито разрывает свой бейджик на крошечные кусочки. Затем поднимает взгляд от своего занятия и спрашивает:
– Почему мы остановились? Еще ничего не случилось.
– Я все правильно делаю? – спрашивает Бернис.
– Здесь нет никакого правильного или неправильного способа, – отвечает Уилл. – Просто продолжай.
Эшли отпускает свой локон, и тот, подрагивая, ложится ей на плечо. Руби разрывает букву «Р» своего имени пополам.
– Бернис, – произносит Уилл, – послушай меня. У тебя все отлично получается, понимаешь?
На вечеринку пригласили мою сестру.
Мы наблюдали через улицу несколько вечеринок у Эштона: специальные парковщики принимали автомобили-кабриолеты на подъездной дорожке и отгоняли их на стоянку, с участка доносились энергичные раскаты «живой» музыки, в бассейне и на пляже до поздней ночи плескались и перекликались купальщики, над водой вспыхивали фейерверки. Никто, похоже, не спал в это время, даже я, – наблюдая из окна своей спальни, как небо истекает синими отблесками фейерверков, которые не были мне видны.
Наоми столкнулась с Эштоном у почтового ящика, когда он выгуливал своих четырех тибетских мастифов, чья голубовато-серая шерсть была пострижена «под львов». Я никогда не видела, чтобы он выгуливал их сам. Один из псов сунулся в сторону Наоми, нюхая воздух, и Эштон крепче сжал поводок, а потом рявкнул «Стоять!» таким повелительным тоном, что все четыре пса застыли точно статуи.
Я смотрела из окна через тюлевую занавеску, опираясь ладонями на спинку выцветшего диванчика с цветочным рисунком.
Когда сестра вернулась, я встретила ее в дверях.
– Что случилось? Что он сказал?
– Если ты хочешь что-нибудь узнать о тибетских мастифах, то я совершенно уверена: я только что прослушала содержание целой страницы из «Википедии». Сомневаюсь, что я могу отдать должное такому претенциозному тону. – Она сбросила свои серебристые босоножки, оставив их стоять рядом с моими серыми кроссовками, и прошла в кухню, чтобы начать готовить ужин.
– Он просто умный, – сказала я, идя вслед за ней. Я однажды слышала, как он разговаривал в подкасте. – Он очень членораздельно говорит.
– Ты имеешь в виду, что он Выделяет. Каждое. Слово?
– Не все такие умные и социально адаптированные, как ты.
– Ты знаешь, почему он богат? Он крадет данные у масс. Это его работа. – Наоми достала молотый карри, тмин и горчичное семя. Это было заметное улучшение по сравнению с тем, как готовила я: обычно просто вываливала на сковородку замороженные смеси из пакетов. – Он продвигает свой персональный бренд: «Высокомерие в синей обертке». Полагаю, можно продать что угодно, если знаешь, как это упаковать. – Она бросила мне пакет с мелкой черной чечевицей – промыть водой. – Нам нужна чашка этой чечевицы. И ни на какую вечеринку я не пойду.
– Погоди, что? – пискнула я. – Он пригласил тебя на вечеринку?
– Да ладно тебе, Берри, – ответила сестра, с невероятной быстротой шинкуя луковицу. – Для него это просто свидание на скорую руку на глазах у всех. Он называет это «увеселение».
– Какая разница, как он это называет?!
– Нет, спасибо, – отрезала Наоми. Ну конечно. Так кто-то красивый объясняет, что красота не имеет значения, или кто-то богатый говорит, что деньгами счастье не купишь.
– Я хочу пойти, – заявила я. – Пойдем! Сделай это. Ради меня.