Я тщетно ищу рукопись, чтобы сделать необходимые выписки для своей приятельницы. Я спрашиваю у своих друзей: А., Б., В., Г., Д.
По-моему, в худшем случае, каждый должен ответить коротко: "У меня нет". Так нет же: А. ответил, что, по словам Б., в его присутствии В., получивший рукопись от Г., передал ее Д.
Возникает вопрос: как культурно выразить большое чувство неудовольствия, которым я преисполнился? Рукопись не криминальна, все мы друг другу доверяем — это понятно, это известно. Но важно другое: по-моему, как бы мы ни доверяли, как бы ни было некриминально все, чем мы заняты, поступать следует по возможности так, чтобы на допросе каждый из нас имел максимальную возможность говорить правду.
Милиционер, сказавший: "Прошу вас, пройдемте", был настойчиво вежлив.
Я объяснил, что просьбу его выполнить отказываюсь, а требованию
подчиняюсь. А уж потом моя готовность ответить на любой вопрос сразу и
письменно настолько всех смутила, что никто не понимал, куда меня
следует деть.
(Из рассказов о задержании в 98 отд. милиции г. Москвы.)
Про беседу ничего в законе не сказано. Воля ваша, не хотите — не беседуйте. Впрочем, обстоятельства иногда вынуждают. И кто знает, наверное, они вынуждают и нашего собеседника. Как ни странно, положение у вас обоих иногда бывает почти одинаково. Если он, допустим, упрекает вас в неоткровенности, вы вправе в неоткровенности упрекнуть его. Конечно, вы преспокойно беседовали бы "на равных", но боитесь неизвестных вам последствий. А каковы последствия? Где это узнать? Если иметь в виду эти невидимые последствия, то любую неформальную беседу лучше сделать формальной с помощью заявления или письма. Во всяком случае, в качестве ответа на любой вопрос уместно дать обдуманное письменное объяснение. Таким образом, вы пишете, во-первых, о тех предложениях или разъяснениях, которые вам сделаны (о том, как вы их поняли и от кого они исходили), во-вторых, о вашей реакции на эти предложения или разъяснения.
Ниже приведены без комментариев два примера заявлений. Каждое из них в прошлом было связано с каким-то конкретным событием.
Первое заявление
Объяснительная записка
Такому-то от такого-то
(строго конфиденциально, как вы сами просили)
Уважаемый Любим Иванович!
Из беседы с вами 17 октября я понял, что вы определенно имеете информацию о моей виновности, непонятно только в чем. Действительно, некоторое время я занимался по системе йогов для улучшения здоровья. Не стану отрицать, что ходил в гости, но не более чем к своим друзьям и знакомым, а потому не вижу в этом ничего предосудительного.
Любим Иванович! Нетрудно догадаться, что, расследуя какое-то непонятное мне преступление, вы выступаете не как представитель закона, а лишь в личном качестве, присваивая несвойственные вам функции. Я не очень разбираюсь в законах, простите, но, по-видимому, ваши действия подпадают под ст. 200 УК РСФСР "Самоуправство" и еще ст. 171 УК РСФСР "Превышение власти или служебных полномочий". Это, вероятно, все, что я хотел объяснить, Любим Иванович, по вашей, в сущности, просьбе… Но, с другой стороны, я прошу впредь оградить меня, моих друзей, а главное моих родителей от нелепых бесед с вами. Я же, если очень надо, всегда готов отвечать на любые вопросы, но только представителя закона, иначе, наверное, и быть не может.
Подпись. Дата.
Второе заявление
В компетентные органы
Такому-то от такого-то, проживающего
Чистосердечное раскаяние
Полагая долгое время, что "каждый человек имеет право на свободу убеждений и на свободное выражение их", в настоящем заявлении я чистосердечно раскаиваюсь в том, что считал, будто это право включает "свободу беспрепятственно придерживаться своих убеждений, свободу искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ" (Цитируется ст. 19 Всеобщей декларации прав человека.)
Подпись. Дата.
Свидетель. А если бы рукопись, о которой вы спрашиваете,
написал я, то должен ли я в этом признаться?
Следователь. Несомненно. Вы дали подписку об ответственности за
дачу ложных показаний.
Свидетель. Ну а как же тогда право обвиняемого на защиту? Я же
стану обвиняемым тогда?
Следователь. Вы в этом уверены?
Свидетель. Конечно не уверен, поэтому и спрашиваю.
(Из рассказов о допросе.)
Нет, я не знаю, что делать тем, кто слишком боится. В сущности, я вообще ничего особенного не знаю. Но я уверен, что вашу волю, читатель, исключительную волю отвечать на допросе как угодно, не сообразуясь ни с какими неожиданностями, ни с какими советами (даже теми, которые изложены выше), никто и ничто не должно ограничивать. Ничто абсолютно: ни заботы близких, ни страх, ни желание узнать о чем-то, ничто, кроме собственной совести. Надо быть просто самим собой — вот главный совет.
Конечно, всякое бывает. Допустим, вызывают на допрос в то время, когда у вас в кармане лежат виза и билет до Вены. Что делать? Быстрее обменять билет, чтобы скорее улететь, и все время бояться, как бы в последний момент что-нибудь не стряслось? Наверное.
И все-таки жаль. Мне будет очень жаль, когда кто-нибудь скажет, что вы "жид и потому трус". И пусть вы уже уехали в Израиль и все происходящее здесь вас нисколько не волнует, вы никогда не вспомните об этой стране, никогда.
Никогда? А ведь это и есть, наверное, ложь! Плохая страна — именно та, где только лишь думающих, что она плохая, сажают в тюрьму. А только почему плохую страну всегда любят больше, чем хорошую? Почему?
Не знаю.
Не обижайтесь, читатель. Говоря о других, я в основном все-таки имею в виду самого себя. Но, по всей вероятности, я не счел бы возможным всегда поступать так, как советую другим. Кроме того, категорически не хочу, чтобы мои сентенции истолковывались как желание сделать из читателя большого жулика. И даже очень мелким жуликом я совершенно не советую быть. Наоборот. Если вы звоните кому-нибудь, допустим, в Рим (в кредит) из квартиры, откуда все уже уехали, или звоните в учреждение, притворяясь кем-нибудь, или обманываете тех, кого "стоит" обманывать, то, я полагаю, само по себе это все-таки помешает вам на допросе, да и в жизни тоже. Считая себя партизаном в тылу врага, в конечном счете вы окажетесь партизаном в своем собственном тылу, поскольку не увидите границы между добром и злом.
Между прочим, рассказывают, когда Мандельштама привели первый раз на допрос, он всего лишь спросил: "А можно говорить правду?".
— Я удивляюсь, почему они не могут всех нас разом уничтожить, — спросила моя приятельница, которая прочла все это. Я тоже этого не знаю.
Публикуется с незначительными сокращениями, которые в основном относятся к комментариям статей Уголовного кодекса, прекратившего свое действие в январе 1997 года. Публикуется по: "Индекс. Досье на цензуру", 1997, #1, с. 113–134.