Вот этой Нине теперь и позвонила Марта, бывший ушедший из дому ребенок, затаивший в свое время обиду на отца (оказалось): за то что папа орал все время на маму — так Марта призналась в том телефонном разговоре о голоде, когда пришло время объяснить, почему она когда-то исчезла из дому. Но теперь — самое главное — родила («Молодец» — машинально откликнулась тетя Нина): но вот пропало молоко и нечего есть буквально. Живет за городом на даче, бабушкина дачка из фанерки, стоит уже двадцать годов, там есть печь, но воду на зиму в поселке отключают, надо ходить с санками к источнику как в блокаду, а сейчас она звонит из сторожки соседнего-поселка, пришла с ребенком на руках за два километра по снегу.
Тетя Нина с ледяным сердцем слушает. С ледяным потому, что похолодела от ужаса. У самой мать с отцом на другом конце Москвы, то лекарства, то раз в неделю тридцать килограммов еды в сумке на колесах, то у них протечка сверху и т. д. Далее, взрослая дочь с маленьким сыном и не работающим пока (уже давненько) мужем, который якобы учится второй год на третьем курсе, заканчивает бесполезный университет, перспектив ноль, живут втроем в комнате, а в другой комнате т. Нина, которая одна на всех зарабатывает, давая уроки математики отстающим школьникам. Все это Н. выпаливает Марте сразу после обрисовки обстоятельств на далекой даче, чтобы дать Марте понять, какой на других людях тоже висит жизненный груз.
Самое главное, что тетя Н. понимает, что раз добравшись до поселка, где пропадает несчастная мамаша с ребеночком, она, тетя Нина, уже не сможет бросить М. никогда и включит ее в груз своих обстоятельств, висящих на ее небосклоне. Тетя Н., например, не может взять на себя всех собак и щенков, которые встречаются ей на жизненном пути, не может пригласить к себе жить женщину с ребенком, сидящую на земле с картонкой «помогите». Мало того (что интересно), тетя Н. придумывает себе объяснение, что это не настоящая мать, а что ребенок взят напрокат или сворован (куда см. милиция), и что ребеночка опоили снотворным (он, действительно, тяжело и крепко спит).
Про собачек и котят она боязливо соображает насчет лишая и паразитов и т. д. — т. е. идет путем Гавриила, думает она сама про себя, который, выгнав Марту после скандала, вынужден был соорудить крепкое здание своего антисемитизма с далекоидущими комментариями насчет шоферов и седоков, а затем влиться в семью магов и кудесников, объяснивших ему, куда он влип.
После этого тяжелейшего телефонного разговора Н. перезванивает общей подруге двумя этажами выше и все ей сообщает, в том числе и то соображение, что взрослых детей иногда как на аркане тянет к бросившим их родителям, через десять и более лет волокет к ним найти покой и защиту, а фиг! Гавриил, пятнадцать лет назад выгнавший дочь, ненавидит ее тем лютее, поскольку человек, сделавший зло другому, ненавидит его, это закон.
Так и идет своим ходом это телефонное философствование двух загнанных жизнью женщин, но затем Н. не выдерживает и, остановив как-то во дворе «убоище», вежливо и кратко говорит, что Марта то-то и то-то, будет большой скандал, если она погибнет от голода там, куда ее выгнал отец, в фанерную времянку пятнадцать лет назад! Так сказать, экстрасенс, тема для хорошей статьи.
Это был залп «Авроры», немного слишком мощный для израненного сердца «убоища», видимо, потому что тетя Нина прирожденный талантливый устрашитель, дочь всегда стонет от ее прорицаний, зять молчит как убитый наповал.
И результат проявляется мгновенно: Гавриил бешено звонит и спрашивает:
— Ваше отчество!
— Да зовите меня просто Нина.
— Ваше отчество! — рубит Гавриил.
— Николаевна, — лепечет Нина Николаевна, подозревая, что Г. сейчас начнет спрашивать отчество бабушки.
Далее, без имени-отчества, обезумевший от гнева Г. начинает чеканно обливать грязью покойницу жену: тварь даже, дрянь и то же самое, но с буквой «б», причем явно получает наслаждение от произнесения правды вслух.
— Ну при чем тут это, — хладнокровно возражает тетя Нина, — там ваша дочь и внук, это как раз не по-христиански!
При этом рот у нее уже пересох (надо пить много воды, разговаривая с вампиром, думает про себя Н., волоча телефонный шнур на кухню).
— Вам ли говорить о Христе, — торжествующе гремит Гавриил, и тут Нина, не найдя воды в чайнике, аккуратно кладет трубку и тут же с хохотом звонит подруге наверх и облегчает душу красочным рассказом. Сегодня весь дом будет гудеть, это кооператив ученых, и муж у Н. был атомщик, дом молодых вдов, так назывался этот кооператив.
Нина с подругой так и сяк поворачивают ситуацию, Гаврилка совсем рехнулся, но пусть знает, что все всё знают, экстрасенсы должны чувствовать подкоркой, если ума не хватает.
Через два дня Марта звонит уже из Москвы, что подруга приехала и ее забрала к себе, а Н. взволнованно рассказывает ей всю историю своего косвенного обращения к Гавриле через «убоище». Марта не реагирует адекватно, видимо, тихо плачет. Н. со смехом рассказывает Марте на этом молчащем фоне о том, что весь дом гудит, люди собираются писать письмо в газету. Потом Н. сама жалуется Марте на полную нищету, на отсутствие учеников и т. д., и Марта обещает найти тете Нине математически бездарных детей. Таких полно вокруг, тем более в моей школе, обнадеживает Марта тетю Нину.
Две женщины, старая и молодая, утешают друг друга, конец связи.
Но это еще не конец.
Проходит год, и Марта звонит, что у ней все в порядке, квартира теперь в Черемушках, ребеночку полтора годика, от отчаяния она подала в суд на отца на раздел квартиры, и он под давлением обстоятельств отдал ей жилплощадь ее прабабушки, которая всех пережила, но ненадолго, и Гавриил вступил в права наследования после трех смертей этих женщин еврейской национальности, получив свой трофей в нелегкой борьбе, как отметила с юмором тетя Нина.
Марта далее говорит, что отец передал ей, что она не будет долго наслаждаться плодом своего террора, и Марта поэтому быстро поменяла квартиру в другое место, в безопасный район подальше.
Н. представляет себе, как болен Гаврила после всего пережитого, как он (видимо) клянет себя, что не продал вовремя ту квартиру, шутка ли! Двухкомнатная квартира в хорошем районе!
И тетя Нина берется опять за любимый телефон, это вечер, все работы не переделаешь, посуда ждет в раковине, ребенок еще не спит, громко разговаривая сам с собой в полутемной комнате, ребята смотрят телевизор.
Деваться некуда, и Н. набирает номер:
— Але, это Нина, ты слышишь меня?..
Бал последнего человека
Ты мне говори, говори побольше о том, что он конченый человек, он алкоголик, и этим почти все сказано, но еще не все. Он живет на иждивении у своей больной матери-надомницы и поэтому так всегда старается уйти до половины первого, до того часа, как закрывается метро, все потому, что у него никогда нет денег на такси. И если в конце концов он все-таки остается на мели где-нибудь за тридевять земель, он идет пешком домой или еще как-нибудь поступает — во всяком случае, утром всегда оказывается, что он дома, а как это происходит, никто не ведает. И это не потому, что он бережет деньги, которые ему дает больная старуха мать, — просто у него нет этих денег, нет вообще денег, вот и все.
Но как-то он все-таки из любой точки ночью добирается до своего дома. Я думаю, как должна любить его старуха мать, как она его должна любить, просто уму непостижимо.
Еще ты мне скажи, что он опустошенный человек, что для него нет ничего святого, что он вот уже год переводит Теннисона, никому не нужного, наконец, ты мне скажи, что ему всего двадцать три года, но и этим ты тоже не скажешь ничего. Ты можешь еще наговорить такого, что когда-то ты все думала, что, может, родить от него ребенка, но потом поняла, что это ничему не поможет, а ребенок окажется вещью в себе, не зависящей ни от чего и не желающей ни на что влиять.
И вот наконец в полутьме твоей комнаты он сидит за столом вместе с другими людьми, а ты сидишь далеко от него, где-то на отшибе, не думающая о себе буквально ничего, ни крошечки — это твоя самая прекрасная особенность, — ты сидишь, как всегда, в полном спокойствии. Он важен с легкой подковыркой, вежлив, он джентльмен с бесовским выражением лица, он внезапно смеется гораздо более высоким голосом, чем его собственный. Все происходит нормально, все едят рыбку с какими-то сухими скорыми блинами производства твоей сестры и наливают друг другу то ли столичную, то ли вудку польску выборову. Он наливает своей соседке, которая таинственно накрашена и неумело курит, каким-то образом она тоже попала сюда, ну да бог с ней. А ты сидишь, щурясь, и смеешься так сердечно, без капли наблюдения за собой со стороны и сравнения себя с кем-то…