Я не ответил и проглотил подкативший к горлу комок. До последней минуты я пытался не верить болтовне Живодера, но сейчас уже не оставалось сомнений, что каждое его слово правда.
— Ты ничего не слыхал? — тихо, с легкой запинкой, спросил Фараон, глядя на меня с мучительным волнением.
— Нет, — солгал я. Раз надо, приходится лгать.
— Ну, все равно. Еще услышишь. Итак... в скором времени... я разведусь со своей женой. Тебе скажут об этом, не беспокойся. Здесь я преподаю уже десять лет. Добрых несколько тысяч людей знают меня в этом районе... Я попал в глупейшее положение... Ребята, конечно, будут потешаться... — Он намеренно себя растравлял, и голос его прерывался. А я просто рассвирепел: неужто Фараон всерьез думает, что до этого над ним не потешались?
— Ребята не... ребята будут молчать... все до единого, — пробормотал я.
— Какое-то время в школе меня не будет, — сказал он несколько суше. — Не подводите меня пока... Ну что ж... до свиданья, Андраш. Заходи, — и он протянул руку.
Не помню, как я оказался на лестнице. А там уж как следует выругался. Кормят всякой тухлятиной. А ты переваривай, если сможешь!
■
Вечера длинные, время тянется, как резина. Пойти пошататься и то нельзя — обидятся дома. Женщины! Часы тикают так, что гремит в ушах, с минуты на минуту ждешь истерики — того и гляди, вскинутся, как вспугнутые птицы.
Пытался позаниматься, но в голову ничего не лезет. От класса я как-то отстал, а на математике так дергался, что даже пример до конца не списал. Хорошо бы как-нибудь улизнуть, но поздно. Все же я сунул под мышку тетрадь и вышел в проходную комнату. Мама, лежа на диване, читала. С тех пор как папы нет дома, у нее масса свободного времени.
Кати в папином кабинете занималась «вокалом», с раздражающим однообразием повторяя одни и те же два такта.
Неожиданно с адским грохотом она распахнула дверь, окинула нас мрачным взглядом и снова пошла вытягивать свои такты — угрюмо, сердито, чтоб аудитория знала, какое важное, трудное и совершенно дурацкое задание она получила.
— До, ми, соль, ля, соль, ми, до, — неслось по дому дрожащее тремоло. Мама тоже дошла до белого каления, и тогда я решил прервать представление:
— Перестань визжать!
— Я не визжу, а упражняюсь!
— Упражняйся в кухне или... где хочешь. Только не здесь! — С мамой не имело смысла спорить, наш жаворонок тут же вылетел в кухню и притих.
Стояла мертвая тишина. Мама потянулась и, вставая, захлопнула книгу.
— Который час?
— Семь, — сказал я. — Пойду к Чабаи.
— Так поздно?
— Я не понимаю примера.
— А почему не слушаешь на уроках? Что еще за новости! В семь часев вечера...
— Если ты объяснишь, я не пойду! Чему равно 5х2—Зх? Давай!
— Ах, бессовестный! Никуда ты не пойдешь! — слезливо крикнула мама.
Я пожал плечами. Мне-то ведь безразлично. Я вернулся в свою комнату, поставил локти на стол и склонился над тетрадкой. Ну и не решу примеры. Велика важность!
Не успел я еще успокоиться, как дверь неожиданно отворилась, с пятнами на лице появилась мама и остановилась на пороге, как гостья, теребя в руках платочек. Я приготовился к самому худшему... Это было совсем необычно.
— Андриш... Андриш... — сказала она, — можешь идти к Чабаи! — Это звучало так, будто перекрестным допросом подсудимого приперли к стенке и он вынужден во всем признаться. Хотел бы я знать, к чему столько треска?
Она готова была разрыдаться; я встал, чтобы как-то ее успокоить, но она тут же повернулась к двери, словно пересказала вызубренный текст и ждать от нее больше нечего.
Теперь она закроется в папиной комнате, ляжет на папину тахту и будет плакать... Уж это точно!
Несколько минут я смотрел на дверь, за которой скрылась мама, потом тихонько выскользнул из дома. Шел дождь. Задрав голову, я подставил лицо под его холодные струи.
Надо бы предупредить Кати, чтоб не беспокоилась...
■
Фараона заменяла учительница Бодор. Класс с глубочайшим интересом следил, как она спускается с кафедры, подходит к столам, с какой поразительной легкостью несет свое колышущееся рыхлое тело. Сказав несколько затасканных фраз о том, что она, дескать, ждет от нас того-то и того-то, — а ребята только и ждали, чтоб она шевельнулась, потому что тогда она похожа на огромную, сотрясаемую ветром грушу, — Бодор принялась проверять дневники. Многие, как водится, были не подписаны — вот тут-то она свою желчь и выпустила: в классе, мол, царит совершеннейшая распущенность. Это она шпильку в Фараона всадила.
В моем дневнике она сразу же обнаружила, что замечание не подписано. «Андраш Хомлок учинил в школе драку», — прочитала она и воззрилась на меня с немым укором, а я, сжав губы, ждал, что последует дальше.