Он снова не выпускал из рук книгу. Потом я еще очень долго винил себя за то, что не запомнил, не обратил внимания, что именно он тогда читал. Я долго перерывал его библиотеку в надежде, что увижу название или обложку и сразу вспомню. Я нашел очень многие книги, которые видел у него в руках, перечитал их все. Но ту, которую он взял тогда на дачу, я так и не опознал. Возможно, я прочитал ее. Возможно, она до сих пор стоит где-то прямо у меня под носом, а я просто не знаю, что это она.
Я спрашивал у мамы, но и она не помнила.
– Он же постоянно что-нибудь читал, – сказала она мне.
Спрашивать подобные вещи у брата было вообще бесполезно.
Папа читал медленно. Он сидел в кресле, и по его особому молчанию, по его внутренней собранности и отрешенности от всего остального было понятно, что он где-то не здесь. Что за мир открывался ему?
Но стоило его позвать, он поднимал глаза, опускал книгу на колени и готов был слушать, отвечать. Интересно, только актерам свойственно такое мгновенное переключение или же это качество любого внимательного человека?
Мама находила себе занятие в любую погоду. Вот и в тот день, немного поскучав с нами из вежливости, она занялась привычными для нее делами.
В последнее время она неизбежно полнела, как любая женщина, погруженная в домашние заботы, к тому же родившая и воспитавшая двух сыновей. Но ее меняющееся тело не придавало ей запущенности, как это часто бывает с другими, оно лишь делало ее более земной, как бы говоря о том, что она здесь – надолго.
По маме вообще невозможно было сказать, что за окном что-то не так.
Один только брат никак не мог найти себе места. В то лето он как будто старался жить быстрее, и эта образовавшаяся, томительная для него, пауза, мешала событиям происходить, лишала его возможности действовать.
Хотя потом он, как никто из нас, будет удивительно остро вспоминать этот тягучий бесконечный день как удивительное событие, собравшее всю семью воедино, буквально прижавшее нас друг к другу, втиснувшее в стены собственного дома.
Об этом дне он будет говорить как о самом запомнившемся и одном из самых счастливых, хотя не происходило ровным счетом ничего. Люди очень странные. Но самое удивительное – это их память. В тот день брат буквально изнывал от скуки. Впоследствии он изнывал от тоски, вспоминая этот день.
Бывали часы или даже целые дни, когда дом застывал над временем. Минуты и секунды переставали что-либо значить, они как будто выветривались из наших комнат.
Что-то подобное произошло, когда дождь, уже ближе к вечеру, закончился. Казалось, с самого утра мы так или иначе стремились куда-нибудь выйти и чем-нибудь заняться. Но как только от земли начал подниматься влажный травяной запах, а из-за облаков показалось холодное вечернее солнце, произошло именно то, чего мне так хотелось. Мы не выходили из дома, как будто снаружи действительно ничего больше нет и нам некуда идти. И это было здорово.
Не сговариваясь, собрались в одной комнате. Даже брат как будто поймал спокойную радиоволну и скользил по ней вместе с нами. Снаружи шло время. Но мы были внутри. Переживали свою персональную бесконечность.
VI
В последний день родители уехали за продуктами для ужина, а мы с братом пошли купаться.
– Мама убьет, если узнает. Сначала тебя, а потом меня, – сказал я ему.
– Никто не узнает, если мы ничего не скажем.
Спорить я не стал. Это был мой единственный шанс. И мне очень хотелось его использовать. Пруд находился недалеко от дома. Родители должны были вернуться не раньше, чем через час. Мы оба знали, что успеем.
Брат всегда купался голышом, нацепив трусы на шею, чтобы можно было сразу в них впрыгнуть, если кто-нибудь появится на берегу. Но в это время на пруд уже почти никто не ходил. Я скинул плавки вместе с остальной одеждой – потом не придется придумывать объяснение, где я их намочил.
Вода и правда была холодная. Зайдя по колени, я ненадолго остановился в нерешительности.
– Плыви сюда, голожопик! – крикнул мне брат. На поверхности торчала только его довольная физиономия. Ну что мне оставалось делать? Я сделал еще несколько шагов и неуклюже плюхнулся в воду.
Мы плавали по гладкой, спокойной, уже по-осеннему темной воде. Тело быстро привыкло к холоду. Вокруг стояла тишина, только наши руки и ноги рассекали застывший пруд. И еще были слышны пофыркивания брата. Купаться он любил, но плавал не очень хорошо.
– Ну все, давай, вылезай, – сказал он наконец. Надо же показать, кто здесь старший.
Выйдя на берег, мы долго скакали по траве, вытряхивая набившуюся в уши воду. Потом он тер мне голову полотенцем. А потом мы пошли домой.