Таня улыбнулась:
– Хорошо помнишь детство?
– Да нет, так, какие-то моменты.
– Я одной девочке хотела голову отрубить.
– Что?
– Тоже в садике. Помнишь мультик «Золотая антилопа»? Там палач все время говорит: «Можно я этому голову отрублю? Можно я тому голову отрублю?» Ну вот, я посмотрела и стала думать, а кому бы я хотела отрубить голову. И решила, что вот той девочке.
– За что?
– Не знаю. Просто так. Мне было важно кому, а не за что. Наверное, чем-то она мне не нравилась.
– Ты кровожадная.
– Нет. В детстве все такие. Потом вырастают и забывают. Придумывают себе что-то безоблачное и счастливое. Мне кажется, мы в детстве счастливы не потому, что дети, а вопреки этому. Поэтому и вспоминаем всю жизнь. А так-то сам подумай: это вообще нормально – быть счастливым, когда соседский сенбернар выше тебя ростом?
Мимо прошла пожилая женщина с коляской. Вышла из тумана и в него же погрузилась.
– Мне нравилось с отцом ходить к маме на кладбище. Мне казалось, что кресты – это воткнутые в землю рыцарские мечи, – Витя помолчал. – Однажды мне там очень захотелось писать. Ну а нас как в детстве учат: если писаешь на улице, писай в травку, на цветочки. Ну и пока папа у мамы что-то замешкался, я помочился на соседнюю могилу, где росли цветы. Он в последний момент заметил, оттащил меня оттуда, сказал, чтобы я больше так не делал. Причем непонятно было, он сердится или что. По-моему, он пару раз отворачивался, чтобы улыбнуться. Потому что картинка, конечно, жутковатая, но комичная. Хорошо, никто больше не видел.
– Да уж. А почему вы не дружите?
– Мы не то чтобы не дружим. Просто какой-то особой связи, типа там одна кровь – этого нет. Я знаю, что он мой отец. Мы живем вместе. Но не больше.
– Почему?
– Не знаю. Он сначала очень старался, возился со мной, пытался проводить вместе как можно больше времени. Но потом, довольно скоро, он как будто перестал понимать, что со мной делать, как воспитывать. Стал каким-то неуверенным, отстраненным. Потом, когда я подрос, общаться стало проще. Но это было уже не обязательно.
– Так и жили все время вдвоем?
– В основном да. У него были какие-то подружки, появлялись иногда. Некоторые, на самом деле две-три за все время, оставались с нами. Но никогда надолго не задерживались. Без баб, короче, – Витя усмехнулся.
Таня поймала себя на том, что слушает Витю с интересом, что и эта прогулка, и этот разговор ей нисколько не в тягость. Вне шумной компании Витя оказался гораздо менее дерганым и уж точно более разговорчивым. От его напускной мужественности ничего не осталось. Перед ней сидел косноязычный юный великан, гораздо более симпатичный, чем могло сначала показаться, чем он сам себя видел и пытался показать. Когда он говорил спокойно, не перекрикивая музыку, другие голоса и смех, он, казалось, не сильно-то отличался от того мальчика из собственного детства, о котором рассказывал. Просто у мальчика очень выросли руки и ноги, вот он и решил догонять собственное тело, соответствовать ему.
И все-таки иногда Витя старался быть похожим на взрослого сложившегося мужчину. Видимо, это вошло у него в привычку и изредка проявлялось, как правило, в неподходящие моменты. Он становился похожим на того мужчину, каким ему только предстояло стать лет в сорок. Эта схожесть была очень несвоевременной, было ясно, что Витина юность продлится гораздо дольше, чем он сам себе запланировал. Впрочем, и тот сорокалетний мужчина, изредка поглядывавший на Таню из Витиного будущего, не был ей неприятен. Просто было понятно, что его время еще не пришло.
В поезде
Таня возвращалась в Питер в плацкартном вагоне. Витя еще на какое-то время остался в Москве. В съемной квартире на Комендантском проспекте ее ждала Вета. Нервозная, страстная, ненасытная. Всегда такая желанная. Иногда Тане казалось, что это все неправильно, что они слишком зациклены друг на друге. Ей было стыдно себе в этом признаваться, но иногда, не видя Вету по нескольку дней, она начинала испытывать что-то вроде облегчения. Мысль о предстоящей встрече начинала беспокоить, почти тревожить. Но все сомнения отпадали, стоило их глазам встретиться. Первый поцелуй после разлуки, долгой или короткой, дарил болезненное и счастливое узнавание.