Андрей Т. сидел, расслабленный, за столом, ел вприхлёбку и пил вприкуску и не хотел ни о чем думать. Бабкин разговор затормаживал, слушать её было приятно, как приятно сидеть в тепле после долгого холодного перехода.
. - Ты не гляди, что она молчит, - продолжала Мара свою историю про сестрицу, - она всё слышит, всё понимает. Она у меня молчальница, безъязыкая, как моя клюка. Только с рыбками говорит да с птичками, а много ль с ними наговоришь. Пока чистишь да потрошишь к обеду. Или с Ивашкой каким заблудшим.
Пока в печку его сажаешь... Да уж какие нынче Ивашки... Они сами тебя первую на храпок возьмут да еще и револьвер к брюху...
Андрей Т. кивал и слушал, как настенные часы-теремок отмеривают по капле время. Стрелочки стояли на месте. Они тоже слушали бабку, забыв обо всем на свете.
- И сами эти Ивашки столько не стоят, сколько приправ к ним требуется. Кардамон, гвоздика, коренья всякие, лист смородиновый. А то еще с брусникой мочёной, когда на Пасху или на Троицу.
Стрелочки стояли на месте, показывая одиннадцать; часы тикали.
- Название одно - Ивашки. "Покатаюся, поваляюся, Ивашкиного мяса поевши". Ты подумай, какое должно быть мясо, чтобы кататься, валяться, его поевши! Они ж все дохлые да отравленные, эти нонешние Ивашки...
Старуха всё говорила, а часы всё показывали одиннадцать.
- Что-то наш гостёк загрустил. Ты бы, что ли. Шапка, вареньицем его угостила или свежее яичко из погреба принесла.
Бабка Голубая Шапка со скрипом встала из-за стола и захромала в сторону печки. Нагнулась, не доходя, и, схватившись за металлическое кольцо, потянула вверх крышку люка. Крышка была тяжёлая, из толстых дубовых досок; бабка тужилась и кряхтела; Андрей Т., не выдержав этих мук, бросился ей на помощь. Марфа Крюкова, как ни в чём не бывало, прихлёбывала чаёк.
Справившись с неподъёмной крышкой, Бабка Голубая Шапка спрыгнула в квадратный проём. В погребе что-то гудело и булькало; тяжелый запах курятника с силой ударял в нос. Андрей Т. задержал дыхание и из любопытства заглянул вниз.
В мутном голубоватом свете шевелились какие-то механизмы; некоторые Андрей узнал - пригодился недолгий опыт его прежней инженерной работы. Кладуны, лапники, яйцегревы, лопасти механических загребальников. Но были и совсем незнакомые - руки на железных шарнирах с лампочками вместо ногтей, петушок на гусеничном ходу, то ли деревянный, то ли выкрашенный под дерево, он тряс своим резиновым гребнем, хохлился и говорил: "Ко-ко-ко". Много чего там было любопытного и загадочного.
Бабка выбралась из погреба на поверхность и достала из рукава ватника баночку крыжовенного варенья и свежее золотое яйцо.
И снова они сидели у самовара, и снова тикали часики на стене, и снова показывали одиннадцать.
- Вот пропишешься у нас постоянно, тогда увидишь, какая тут жизнь веселая. - Марфа Индриковна рассказывала, а Голубая Шапка кивала. Есть, конечно, отдельные недостатки, но где ж ты без недостатков видел. Сестрицу мою, к примеру, возьми. Деток у неё не было, старика на войне убили, плакала она, плакала и пошла однажды в дремучий лес. Идёт она, значит, по лесу, видит - ягодка, надо съесть. Съела она её, стало брюхо у сестрицы большое. Идет дальше. Видит - другая ягодка. Съела она эту другую, стало брюхо у неё больше вдвое. Ладно, попадается ей третья ягодка. Съела она и эту...
Кажется, Андрей Т. задремал. Потому что откуда вдруг ни возьмись, а напротив, вместо Бабки Голубой Шапки, сидела уже какая-то толстая усатая тётка и напевала ему голосом певицы Людмилы Зыкиной:
Тик-так, прыг-скок,
Время спряталось в песок.
Бежит речка по песочку,
Золотишко моет,
Не ходи, Ванёк, в солдаты
На войне угробят...
- Здесь у нас хорошо, спокойно, - она продолжала петь, но теперь почему-то прозой, - и речка, и золотишко, и избушка эта специальная. Знаешь, какая у нас избушка? Пока ты в ней - время стоит на месте. Как вошел ты сюда в двадцать три ноль-ноль, так в эти же двадцать три нольноль отсюда и выйдешь. Только зачем тебе уходить? Оставайся. - Она уже сидела с ним рядом и пела ему в самое ухо горячим голосом. - Ребёночка я тебе рожу, бараночками тебя буду кормить, будешь ты у меня холёный да гладкий, не то что нынче. Штампик только на бумажке поставим и заживем.
- Штампик? - переспросил Андрей Т. и вдруг с удивлением понял, что тоже не говорит, а поёт.
- Штампик. Шлёп, и готово. - Она дернула усом вверх, показывая куда-то под потолок. - Есть здесь одна Печать. - Она понизила голос. - Большая такая, круглая. Самая главная из печатей. Ею-то мы штампик и шлёпнем.
- Печать, - согласно повторил Андрей Т. Сон его был сладкий и тёплый, не хотелось ни вставать, ни спешить, лишь сидеть вот так, за столом, и слушать эти ангельские напевы.
- Да, Печать. В сейфе она. Печать-то, и сейф тот светится по ночам, горит голубым пламенем. Потому как сила в ней, в этой самой Печати. И все мы ею здесь припечатаны.
- Припечатаны, - баритоном поддержал Андрей Т.
- А на воле, там тебе не житьё, - пропела она на высокой ноте, показывая в темноту за окном, - там чужое. Злые люди, ой злые.
Голос Зыкиной исчезал в поднебесье и скоро совсем исчез, съеденный немыслимой высотой.
Стрелка показывала одиннадцать. Андрей Т. вздрогнул, протёр глаза, увидел своё отраженье в бабкином самоваре, надкусывающее черствый баранок. Бабка Голубая Шапка по-прежнему сидела напротив, почавкивая набитым ртом.
В окнах вдруг потемнело, хотя куда уж было темнеть, и так темень стояла адская. По избушке ударил ветер. Пол накренился. Андрей Т. едва успел ухватить заскользившее по столу блюдце.
- Кащей что ль летит? - Марфа Крюкова взяла со стола баранок, навела его на окно, покрутила, чтобы усилить резкость, и подслеповато прищурилась. - Так вроде не обещался. Змей Горыныч сейчас в роддоме сидит, ждет наследника. Может, Маленький Принц?