Теперь она моргала изо всех сил, но не в знак согласия, а от волнения. В ней взыграло женское тщеславие, хотя она и лежала в реанимации, счастливая от сознания того, что осталась жива. Она хотела знать, насколько сильно пострадало лицо. Сами слова «реконструктивная хирургия» звучали зловеще.
– У тебя сломан нос. И одна скула. Вторая скула раздроблена. Поэтому и глаз завязан. Его ничто не поддерживает. – Охваченная ужасом, она издала тихий стон. – Нет, не волнуйся, глаз цел. Это счастье. Верхняя челюсть сломана. Но хирург, о котором я тебе сказал, сумеет это поправить. Волосы у тебя отрастут. Тебе имплантируют зубы, которые будут в точности как твои.
Так. Значит, у нее нет ни зубов, ни волос.
– Мы принесли ему твои фотографии – самые последние, под разными ракурсами. Он сумеет в точности воссоздать твое лицо. Ожоги на лице затронули только верхние слои кожи, поэтому пересадок делать не надо. Доктор говорит, обгоревшая кожа сойдет, ты будешь выглядеть на десять лет моложе. Ты должна этому радоваться.
Незначительные нюансы в его речи ускользали от ее сознания, и она старалась сосредоточиться лишь на ключевых словах. Она ясно и отчетливо уяснила одно: там, под повязкой, она выглядит чудовищно.
Ее охватила паника. Наверное, он это почувствовал, потому что снова положил ей руку на плечо.
– Кэрол, я не для того рассказал тебе все, чтобы тебя огорчить. Я понимаю, что ты сильно встревожена. Но я посчитал, что лучше быть откровенным, чтобы ты могла морально подготовиться к тому тяжкому испытанию, которое тебе предстоит. Тебе будет нелегко, но мы все будем тебя поддерживать. – Он помолчал и заговорил тише. – На это время я забуду о наших личных отношениях и приложу все усилия, чтобы ты поправилась. Я останусь с тобой до тех пор, пока ты не будешь полностью удовлетворена работой хирурга. Обещаю тебе. Я у тебя в долгу за то, что ты спасла Мэнди.
Она попыталась помотать головой в знак протеста, но ей это не удалось. Она не могла шевельнуться. Когда же она попробовала что-нибудь произнести, то боль пронзила пищевод, пострадавший от химического ожога.
Ее тревога все нарастала, пока не пришла сестра и не попросила его уйти. Стоило ему убрать руку с ее плеча, как она вновь почувствовала себя брошенной и одинокой.
Сестра снова ввела ей успокоительное. Лекарство побежало по венам, но она не хотела засыпать. Однако наркотик оказался сильнее, и ей пришлось уступить.
– Кэрол, ты меня слышишь?
Пробуждаясь, она жалобно застонала. От лекарств она чувствовала себя легкой и бесплотной, как будто единственным живым местом во всем ее организме оставался мозг, а все тело давно умерло.
– Кэрол? – Голос шипел совсем рядом с ее забинтованной головой.
Это был другой мужчина, не Ратледж. Его голос она бы узнала. Она не помнила, как он ушел, и не могла понять, кто с ней сейчас разговаривает. Ей захотелось отгородиться от этого голоса. Он звучал совсем не так, как голос мистера Ратледжа. В нем не было утешения.
– Ты еще плоха и можешь умереть. Но если ты почувствуешь, что дело идет к концу, и думать не смей ни о каких предсмертных признаниях, даже если ты будешь в состоянии их делать.
Ей показалось, что это сон. В испуге она открыла глаз. Комната, как всегда, была залита ярким светом. Ее дыхательный аппарат по-прежнему ритмично посвистывал. Тот, кто с ней говорил, был ей не виден. Она ощущала присутствие человека, но видеть его не могла.
– Мы с тобой все еще в одной связке. И ты слишком далеко в это влезла, чтобы все бросить, лучше и не пытайся.
Она заморгала, тщетно пытаясь избавиться от наваждения. По-прежнему человек находился где-то рядом, но не имел никаких очертаний – только бесплотный, зловещий голос.
– Тейту не суждено стать сенатором. Авиакатастрофа пришлась некстати, но если ты не будешь паниковать, мы сможем обернуть дело даже на пользу себе. Слышишь меня? Если ты выкарабкаешься, мы начнем с того, на чем остановились. Сенатора Тейта Ратледжа не будет. Он умрет раньше.
Она зажмурила глаз в попытке побороть нарастающий страх.