Это не было приглашением, но доктор-неумейка, как всегда, неправильно меня понял.
— Я не курю, это вредно для легких. Но составлю тебе компанию.
Мы стоим на улице, под импровизированным газовым отоплением. Раньше я ненавидел неловкое молчание, сейчас же я в нем чемпион. Доктору-неумейке платят за то, чтобы он меня разговорил, так что пусть поднапряжется. Вероятно, его несловоохотливость предписана ему третьим разделом курса по психиатрии, потому что он долго держит паузу, прежде чем взять слово.
— Как обстоят дела с воспоминаниями? Ты уже что-нибудь записал?
По-моему, мой вздох глубочайшего раздражения он принимает за вздох глубочайшей сосредоточенности, потому что продолжает гнуть свое:
— Не надо писать роман, всего несколько ключевых слов. Хочу побольше о тебе узнать. Ведь тебе столько всего пришлось пережить.
Скрестив руки, он ждет, что я отвечу.
— Сколько раз мне повторять? — слышу я собственный голос. — Я ничего не пережил. Ничего не переживаю. И не хочу переживать!
Про себя я принимаюсь считать. Медленно и долго. Мысленно рисуя белые цифры на все светлеющем холсте. До тех пор пока эта жизнь, эта ее часть не закончится и не наступит новая.
Доктор-неумейка смотрит на часы. Ему пора, он разворачивается и, довольный собой, удаляется в актовый зал. Я провожаю его взглядом и вижу, как Ниф-Ниф, Нуф-Нуф, Наф-Наф и Хаким чапают в направлении физкультурного зала. Это одно из любимых мест Метье. Но Метье еще не вернулась из ожогового центра в Бейфервяйке, и физкультурный зал превратился сейчас в облагороженную пивнушку.
По-видимому, сегодня там разрешено курить «суперрасслабляющее дерьмо». Долю секунды я сомневаюсь, не присоединиться ли мне к ним. Но из актового зала доносится заключительный аккорд песни «Nothing compares to you»[17], значит, теперь и там тоже затеплилась жизнь.
15
В актовом зале четверо охранников режутся в карты. Я встаю у них за спиной и наблюдаю за игрой. Минут через пятнадцать меня приглашают занять место одного из охранников. Разговор ведется о футболе. Более незатейливого времяпрепровождения не придумать. Между тем диджей уже завел попурри из хитов девяностых. Инструкторши зазывают всех на танцплощадку, и спустя какое-то время им, похоже, это удается. Когда мой напарник во второй раз тайком и как бы нечаянно мухлюет, мне надоедает играть. «Милли Ванилли»[18] поет: «Girl I’m gonna miss you»[19], а я озираюсь по сторонам в поисках инструктора нашей группы, который мог бы отвести меня в мою комнату. Я хочу спать. Не помню, был ли когда-нибудь такой период, когда бы я не чувствовал себя усталым. Завтра, скорее всего, снова наступит новый день. Я благодарен охранникам, которые не пытаются меня отговорить. Ведь они тоже просто отсиживают свое время. Но стоит мне встать, потянуться и зевнуть, как меня возвращает к реальности истошный крик.
Охранники тут же вскакивают, музыка обрывается. Инструкторы полукругом загораживают дверь, чтобы никто не покинул актовый зал. Но я уже в коридоре. Крики слышатся со стороны физкультурного зала (откуда же еще?). Слева и справа меня обгоняют охранники. В руках у них полицейские дубинки. Только бы не Хаким, надеюсь я. Кто-то бежит, падает, и снова топот. Один из карточных охранников прижимает меня к стене.
— Остаться здесь. Не вмешиваться.
Только бы не Хаким.
Крик переходит в безудержный плач. Я слышу, как Лекс ругается:
— Отпусти меня, падла! При чем тут я?
Дана вытаскивают за ноги из зала. Его лицо в крови. Закованного в наручники Рула толкают вперед.
— Я хотел ему помешать, ведь он чокнутый!
Хакима по-прежнему не видно. Какое-то время из зала доносятся лишь голоса, переговаривающиеся по рации. И тут я вижу, как он несется по залу. В чем мать родила, с двумя хоккейными клюшками из красного пластика в руках. Снова крик. Вопит девушка, судя по всему, смертельно напуганная. В зале зажигают полный свет, и я вижу, как Хаким принимается избивать клюшкой охранника. Улучив момент, девушка мчится к двери. Но слишком торопится и спотыкается. Ей помогают подняться. Хакима нигде не видно.
— Он за теми шкафами, — говорит кто-то. Еще одна партия охранников устремляется в зал.
Кричащей девушкой оказывается Грейтье, инструкторша по оформлению праздника. Грейтье, Шинейд О’Коннор. Ее лицо в крови, одежда сорвана с тела. Грудь в царапинах. Она не произносит ни слова, только рыдает, двое коллег уводят ее наверх.
Крики продолжаются. Еще не конец. Лекса, без сознания, уволакивают под мышки из зала. И тоже заключают в наручники. Хаким еще прячется, думаю я, и пытаюсь зайти внутрь, но меня оттесняют назад.