Как есть

века вижу себя совсем маленьким почти таким как сейчас но меньше совсем маленьким ни вещей ни припасов а я жив питаюсь воздухом грязью все еще жив

мешок с ним можно по-разному беру в руки говорю запихиваю голову трусь щекой прижимаюсь губами отворачиваюсь досадливо опять прижимаюсь говорю ему ты ты

говорю говорю часть первая ни звука только слоги губы мои шевелятся и всё вокруг весь низ это способствует пониманию

вот речь она мне дана часть первая до Пима вопрос много ли я этим пользуюсь этого мне не говорят или я не слышу одно из двух говорят свидетель мне понадобится свидетель

он живет склонясь надо мной это его жизнь и вся поверхность моя залита светом его ламп когда я ухожу он согнувшись в три погибели идет за мной по пятам

у него есть помощник сидящий в сторонке он сообщает помощнику о коротких подергиваниях нижней части моего лица помощник записывает в реестр[10]

у меня он рукой очень нужно а я ничего не могу это тоже

износ чувства юмора меньше слез этого тоже слез тоже не хватает а вот еще картинка мальчик сидящий на кровати в темноте или маленький старичок не вижу обхватил голову руками молодая она или старая но это сердце мое

вопрос а счастлив ли я сейчас все это было так давно а счастлив ли я сейчас хоть немного хоть иногда часть первая до Пима короче провал и потихоньку нет я бы это заметил и потихоньку добавить не создан не очень создан для счастья несчастье покой души

крысы нет на этот раз никаких крыс я им опротивел что еще было тогда часть первая до Пима огромное время

скрюченная наизготовку рука ныряет но вместо привычной хляби ляжка там кто-то лежит тоже плашмя а что было до этого хватит ухожу

не дерьмо и помои а что-то другое я ухожу мешок на шее я готов первым делом дать волю ноге которой ноге одним словом провал и еле слышно правой так оно лучше

поворачиваюсь на бок на какой на левый так оно лучше выбрасываю вперед правую руку сгибаю правое колено суставы действуют пальцы вязнут нога вязнет это мои приемы хлябь это преувеличение приемы это преувеличение все преувеличение говорю как слышу

тяни толкай нога распрямляется рука сгибается все суставы действуют голова дотягивается до руки отдых ничком лежа на животе

другой бок левая нога левая рука тяни толкай голова и верхний отдел позвоночника отрываются от поверхности чтобы меньше трения падают ползу иноходью десять метров пятнадцать метров[11] стоп

сон длительность сна просыпаюсь никаких сколько к последнему

фантазия мне дана фантазия одышка проходит стенные часы бодрый вид голову в мешок с кислородом на тридцать минут пробуждение от удушья остается только повторить четыре раза шесть раз достаточно я поправился передохнул силы вернулись пускай начинается день эти ошметки еле слышно ошметки фантазии

опять клонит в сон недосып так они пробуют мне рассказать на этот раз я проглочен выблеван зевота зевота опять клонит в сон недосып

этот голос бу-бу-бу потом во мне когда отпускает одышка часть третья после Пима не до Пима не при Пиме я путешествовал нашел Пима потерял Пима все конец я в третьей части после Пима как было как есть говорю как слышу более или менее по порядку ошметки в грязи моя жизнь шепчу в грязь

я узнаю это все более или менее в том порядке как было до Пима при Пиме огромное время промелькнувшая жизнь как было потом как стало теперь после Пима[12] как есть моя жизнь ошметки

как помню ее так и рассказываю в том порядке губы мои шевелятся я их чувствую она вытекает в грязь жизнь моя то что от нее осталось недосказана недослышана недонайдена когда замирает одышка недошептана в грязь теперь все это такие древности естественный ход вещей путешествие пара разлука все это теперь потихоньку ошметки

я путешествовал я Пима нашел потом потерял все конец этой жизни первой второй уже третья по счету подступает одышка отпускает одышка и я слышу потихоньку как я путешествую со своим мешком банками в темноте в грязи иноходью ползу к Пиму сам того не зная ошметки теперь такие древности их слышу их шепчу такие как есть потихоньку в грязь

часть первая до Пима путешествую больше так продолжаться не может продолжается я успокаиваюсь воображаешь будто успокоился а сам нет потихоньку и ты на краю говорю как слышу и что смерть смерть если она когда-нибудь придет это все конец

конец и я вижу крокус в горшке во дворике в подвале шафран солнце карабкается вдоль стены рука вывешивает на солнце этот желтый цветок спускает его на веревке вижу длинную руку часы напролет солнце прячется горшок спускается он уже на земле исчезает рука исчезает стена

10

…свидетель… вся поверхность моя залита светом его ламп… помощник записывает в реестр… — Можно предположить, что «свидетель» здесь — это Бог, глаза которого неотрывно следят за персонажем. В пьесе «Катастрофа» (1982), посвящённой Вацлаву Гавелу, Беккет выводит на сцену Режиссёра, его Помощника, записывающего указания в блокнот, и Протагониста, молчаливая фигура которого является в течение всей пьесы объектом манипуляции. Важно, что Протагонист почти не реагирует ни на слова Режиссёра, ни на свет, который направляет на него осветитель Люк, пребывающий за сценой. Так герой последних беккетовских текстов ускользает от своего «свидетеля». Более того, потоки бессвязных слов больше не захлёстывают его, и эта абсолютная немота служит опровержением высказанного в «Фильме» (так называется сценарий немого фильма) утверждения, что «человек, избавленный от любого внешнего восприятия, какую бы природу оно не имело: животную, человеческую, божественную, — продолжает воспринимать себя самого». Протагонист не является больше ни свидетелем кого-то другого, ни тем, кого «свидетельствуют», ни «свидетелем себя самого». Это становится возможным за счёт превращения его в абстрактную, почти бесплотную фигуру, в визуальный образ, растворяющийся в пустоте. То же самое происходит и в «Недовидено недосказано», но здесь в отличие от «Катастрофы» автор, если и выступает в роли режиссёра, то такого, который не вмешивается в ход действия.

11

…тяни толкай…отдых…пятнадцать метров… — ср. в «Моллое»: «[…] тот, кто движется моим способом, на животе, как пресмыкающееся, приступает к отдыху в то самое мгновение, как только принял решение отдохнуть, и даже само движение его воспринимается как разновидность отдыха по сравнению с другими движениям, я говорю, разумеется, о тех, от которых я уставал. Так вот двигался я вперёд по лесу, медленно, но с несомненной регулярностью и покрывал свои пятнадцать шагов изо дня в день, изо дня в день, особенно не надрываясь».

12

…как было до Пима при Пиме…как стало теперь после Пима… — Рассказчик оказывается в лабиринте Хроноса, в котором настоящее «вбирает» в себя и прошлое, и будущее.