Стюарт для начала попробовал рассказать несколько анекдотов. Получилось не очень удачно, так как он был скован, да и анекдоты оказались плоские. Затем упомянули Францию, он сказал что-то банальное, вроде того, что, мол, всегда можно узнать по запаху, что находишься во Франции, даже с завязанными глазами. Но главное -- он старался, старался подействовать не только на меня, но и на себя самого, и это было очень трогательно. На самом деле очень трогательно.
Интересно, что сталось с тем заикой, который хотел рассказать про Германию? Надеюсь, он нашел себе кого-нибудь.
И что сталось с Дженкинсом?
ОЛИВЕР: Не говорите. Дайте мне самому догадаться. Сейчас наведу телепатию на мирную, взъершенную и слегка стеатопигую фигуру моего друга Спо. Стеатопигий? Это такой термин, означает-- с оттопыренной задницей; готтентотский derriere*.
"Жюль и Джим". Правильно? Я попал в точку. Он одно время часто говорил про этот фильм, но только со мной. А
* зад (фр.). 26
с Джилиан -- никогда. Оскар Вернер, невысокий такой блондин, возможно даже -- рискну сказать, -- стеатопигий, Жанна Моро, и долговязый, темноволосый, элегантный -- как бишь его? забыл фамилию -- красавчик. Словом, подбор исполнителей не вызывает вопросов. Вопрос только в том, какой там сюжет. Вроде бы все едут вместе на велосипедах, переезжают по мосткам, всячески резвятся, так? Ну, вот. Но как характерно для Стюарта припомнить для сравнения именно этот фильм -- неплохой, но далеко не центральный в истории послевоенного кинематографа. Стюарт, я должен вас заранее предупредить, принадлежит к тем людям, для которых моцартовский концерт К 467 -- это "концерт Эльвиры Мадиган". А вершина классической музыки -- это когда струнный оркестр изображает птичье пение, или бой часов, или забирающийся в гору пыхтящий паровозик. Какое милое простодушие, не правда ли?
Возможно, он прослушал курс лекций по французскому кино в расчете на то, что оно ему поможет знакомиться с девушками. В этом он был не силен. Иногда я ему помогал: устраивал двойные свидания, но каждый раз кончалось тем, что обе девушки дрались за вашего покорного слугу, а Стюарт куксился в углу, демонстрируя обаяние улитки. Бог ты мой, что это были за вечера! Боюсь, после них наш Стюарт проявлял склонность валить с больной головы на здоровую.
-- Ты бы должен был больше мне помогать, -- с чувством корил он меня.
-- Я? Помогать тебе? Я нашел девушек, я познакомил с ними тебя, я организовал вечер по нарастающей, а ты сидел в сторонке и сверкал глазами, как карлик Хаген из "Гибели богов", прошу меня простить за интеллигентное сравнение.
-- Я иногда думаю, что ты берешь меня с собой, только чтобы было кому платить по счету.
-- Если бы я загребал монету на бирже, -- напомнил я ему, -- а ты был бы моим самым близким другом и без
27
работы, и ты привел бы двух вот таких классных девиц, я бы почел за честь заплатить по счету.
-- Прости, -- согласился он. -- Просто, по-моему, тебе не следовало говорить им, что я чувствую себя неуверенно в женском обществе.
-- Ах, вот, оказывается, в чем дело! Теперь понятно. Но ведь общая сверхзадача была -- чтобы все держались естественно и раскованно.
-- А мне кажется, ты не хочешь, чтобы у меня была девушка, -- мрачно заключил Стюарт.
Вот почему я так удивился, когда он откопал Джилиан. Кто бы мог в это поверить? И тем более кто бы мог поверить, что он подцепил ее в баре? Вообразите сцену: у стойки на табурете сидит Джилиан в атласной юбке с разрезом до бедра, Стюарт непринужденно поправляет узел галстука, подсчитывая на компьютере в своих часах виды на дальнейшее повышение курса иены, а бармен без слов знает, что "мистер Хьюз, сэр" желает сухой мадеры урожая 1918 года позднего сбора, и подает ее в рюмке специальной формы, обеспечивающей концентрацию запаха. Стюарт подса^ живается на соседний табурет, испуская тонкий мускусный дух мужской сексуальности, Джилиан просить огонька прикурить сигарету, Стюарт вынимает из кармана своего мешковатого пиджака от Армани зажигалку "Данхилл" в черепаховом корпусе и...
Словом, ладно врать. Обратимся к реальности. Я имел случай выслушать его подлинный рассказ со всеми трепетными, придыхательными деталями и, честно признаться, он производит именно такое впечатление, какого и можно было ожидать. Некий скудоумный банковский служащий, неделю спустя умудрившийся вылететь с работы (а надо быть действительно скудоумным, чтобы тебя выгнали оттуда), однажды вечером после работы зашел со Стюартом в винный бар "Сквайре". Я заставил Стюарта несколько раз повторить это: винный бар "Сквайре".
28
-- Как надо понимать? -- затеял я перекрестный допрос. -- Это заведение принадлежит лицу, считающему себя сквайром, или же там собираются сквайры вроде тебя, когда желают пропустить по стаканчику?
Стюарт подумал, потом сказал:
-- Я тебя не понял.
-- Тогда спрашиваю иначе: это множественное число или притяжательная форма?
-- Не знаю.
-- Но как же так? Должно же что-то подразумеваться. -- Мы несколько мгновений смотрели друг другу в глаза. По-моему, Стюарт так и не уразумел, о чем я толкую. Он, кажется, заподозрил, что я просто не хочу слушать его оперу "Поль и Виргиния"* в современных костюмах. -- Ну ладно, прости. Рассказывай дальше.
И вот, значит, сидят они, Скудоумец и Стю, в винном баре "Сквайре", и вдруг, представьте себе, туда входит vieille Camme** скудоумца, а за нею не кто-нибудь, а наша Джилиан. Дальнейший ход событий в этом любовном квартете был бы вполне предсказуем, если бы только одним из его участников не выступал Стюарт, каковой Стюарт в подобных ситуациях ведет себя, как батон хлеба, еще не вынутый из обертки. Каким образом ему удалось на сей раз вырваться на свободу из сумрачной темницы незаметности? Я задал ему этот трудный вопрос, разумеется, в более тактичной форме, и бесценный его ответ храню в памяти до сих пор:
-- Мы вроде как разговорились, И вроде как нашли общий язык.
Узнаю Стюарта. Кто это сказал? Тристан? Дон-Жуан? Казакова? Или очень нехороший маркиз? Нет, это слова моего друга и приятеля Стюарта Хьюза. "Мы вроде как разговорились. И вроде как нашли общий язык".