Генри Каттнер. Как это было
Henry Kuttner. As you were, (Thrilling Wonder Stories, 1950 № 8)
Генри Каттнер. Мы истребляем людей. Сборник. БААКФ, 2016. (август), стр. 7-62
Глава I. Синие эмалевые часы
ЧТО-ТО НЕ ДАВАЛО Питеру Оуэну заснуть. Либо прибрежный шторм за окном спальни отвлекал его, либо выбор того, что почитать на ночь, оказался не очень мудрым. Книга, которую Оуэн притащил в постель, могла похвастать дурацким названием «Новые распрямляющиеся гастроподы из середины девонского периода» и обещала быть хорошей заменой весьма захватывающему томику «Простые ациклические и моноциклические терпены».
Питер Оуэн вздохнул и перевернул страницу. Когда в дверь постучали, он резко распрямился, как гастропод.
— Войдите, — отозвался он и, с некоторой тревогой подняв голову, увидел низенького, пухлого, седоволосого старика, добравшегося до спальни Питера по его приглашению.
— Почему бы не взять пива, подумал я, — объявил старый джентльмен, держа пенящийся стакан. — Затем я подумал о молодом человеке, собиравшемся спать... Ты правильно догадался, Питер. Пиво.
С налетом ликования, доктор Зигмунд Краффт позволил себе улыбнуться помятым, невозмутимым месивом морщин, которое он называл лицом. Оуэн, перейдя от тяжелой жизни гастроподов к своим, немного более насущным проблемам, взял пиво, едва заметно моргнув. А потом вспомнил, что доктор Краффт все-таки гость в этом доме, который, правда, принадлежал не Питеру. Он собрался подняться с кровати.
— Почему вы не позвонили, доктор? — спросил он. — Я бы достал вам пива. Это то, для чего я здесь, после того, как слуги уходят спать. Не то, чтобы я возражал. Хочу сказать... — он слегка запутался.
Краффт пришел на помощь.
— Никаких проблем, Питер. Я подумал о следующем вторнике. Вечером следующего вторника я буду сидеть в своем уютном кабинете в Коннектикуте, в тишине и спокойствии, с кружкой пива. Так что я подумал: Зигмунд, — да, ты правильно догадался, — подумал, что возьму пива прямо сейчас и представлю, что уже следующий вторник.
С нижнего этажа донесся звук удара, топот и громкий крик. Оуэн и доктор Краффт обменялись многозначительными взглядами. Старик слегка пожал плечами. Крик стал еще громче, через стены здания и шум бури можно было услышать сердитые возгласы.
— Ломайся, разнеси тебя гром! — вопил голос внизу. — Ломайся!
Донесся быстрый топот.
— Записи Шостаковича, — заметил доктор Краффт. — Их, видишь ли, не сломать. Не вырубить топором... Может, ножовкой... хотя, все равно нет. Лучше держись подальше, пока он не успокоится.
Я подумал о следующем вторнике и забыл обо всем плохом, что связано с твоим дядей, парень. Мне жаль, что мы не сошлись во мнениях, но как я мог сказать, что пространственно-временной континуум не циклический, когда я знаю, что не этак?
— Ломайся! Ломайся! — кричал снизу голос, а возобновленный топот заставил стены немного дрожать, видимо, всемирно известный писатель С. Эдмунд Штамм, критик и драматург всем своим весом обрушился на оскорбившие его записи. — Ломайся! — крикнул он по-теннисоновски, но послушного треска виниловой пластинки так и не последовало. Оуэна охватил легкий ужас. Взбешенный С. Эдмунд Штамм не располагал к тому, чтобы размышлять о вечном.
— Эта молодая леди, твоя подруга — храбрая она девушка, — трезво сказал доктор Краффт.
ОУЭН СОДРОГНУЛСЯ. Клэр Бишоп, красивая и очаровательная, была не столько храброй, сколь безрассудной. К тому же, по вспыльчивости она ничуть не уступала С. Эдмунду Штамму. Как прямое последствие, он пытался в музыкальной студии этажом ниже одолеть пределы прочности злосчастной пластинки. Сегодня днем, в качестве кульминации совершенно катастрофического собеседования с дядей Эдмундом, Клэр сгоряча выразила свое предпочтение Шостаковичу перед Прокофьевым. Тем самым она перечеркнула все отчаянные усилия Оуэна, который весь последний месяц пытался устроить дружескую встречу между восходящей молодой киноактрисой и дядей, чья известная бродвейская пьеса «Леди Пантагрюэль» могла быть написана специально под Клэр.
Благодаря странным закономерностям голливудской логики, роль леди Пантагрюэль была именно тем, в чем так сильно нуждалась Клэр. Ее карьера находилась в серьезной опасности. Но все усилия Оуэна пошли прахом, как только начался фейерверк. Дядя Эдмунд был близок, — так близок! — к подписанию договора, с болью в сердце вспомнил Оуэн. Тем не менее, как он мог винить Клэр? Он уставился в пол и пожалел, что не умер в тот момент.