Как это было
Как это было
Заседание литературного общества «Свиток муз» только начиналось. В углу деликатно позвякивали фарфором, разливая собравшимся чай - крендельки с маком сегодня особенно удались. А каждый знает, что нет ничего лучше, чем посплетничать перед серьезным разговором, закусив собственное мнение рассыпчатой выпечкой.
У камина привлекательный, но снедаемый малокровием молодой человек вещал о том, что литература нынче не та, не та. Но и вещал он как-то без энтузиазма, да и слушали его в пол-уха. Тема была давно привычной, разношенной, как старые тапки. Всякий знал, что ничего толковее «Повести временных лет» еще не писалось. Ну, может, «Слово о полку Игореве» куда ни шло. А больше где же литература? И нету ее.
Подобное хорошо обсудить под стопочку анисовой, принятой с морозцу, да с устатку. Или после жаркой баталии по менее значимой, но животрепещущей проблеме. А пока литераторы были расслаблены и посматривали на молодого человека снисходительно.
Мимо графа Олстого, одышливо прихлебывающего с блюдечка рубиновый чай, продефилировал носатый господин. И нарочито, будто издеваясь, щелкнул крышечкой новенького золотого «брегета», чем немедля привлек к собственной, ничего не значащей персоне, общее внимание.
- Напечатали, напечатали его писанину, батюшка, - жалобящейся змеей прошипела супруга графа. - И почему напечатали, не пойму. Динамики-то и нету никакой! Герои картонные. Да еще и язык... пф-ф!.. малоросский!
- А я тебе говорил, - недовольно откликнулся Олстой, - надо было князя-то Толконского того, порешить. А потом пусть его маг какой воскресил. И пусть бы он Наполеона самолично укантропупил. Вот это ход, идея! Сила!
- Да Господь с тобой, батюшка, - всплеснула руками Софья Андреевна. - У тебя чай целевая аудитория не та! Что-то на такое барышни-то скажут? Вот ты бы лучше побольше любви писал. Как месье Дома.
Графиня закраснела ланитами, теребя в костистых пальчиках платочек и бросая из-под скромно опущенных ресниц томные взгляды на томного юношу у камина. Но тот, все больше распаляясь, рубя рукой воздух, вещал уже о горестной судьбе русской интеллигенции. Этой теме окружающие уделяли гораздо больше внимания, что-то одобрительно порыкивая в ответ.
- Какой еще месье Дома? - приходя в раздражение, отозвался князь. - У Натали и так четверо детей. Мало тебе?
- Так ведь не отразил ты самого процесса, батюшка! Не дотянул реализму! Потому четвертая часть роману и не собрала восторгов да рукоплесканий!
- Я для вечности пишу, а не для баб! - грохнул кулаком по столу граф. - Хотя... может князя-то... того? К мушкетерам? А, каково? Вот он лежит посреди баталии, смотрит в небо и - раз! В мушкетерстве!
- Так тогда тебе еще пару томов накатать придётся, - усмехнулся мужчина с окладистой бородой. - Осилят ли такую тягу читатели-то?
- Между прочим, мильен знаков без пробелов и ятей, - насупился граф. - Это тебе ни хухры-мухры. А вы, господин Калтыков-Федрин, помолчали бы вместе со своими огрызками. Юмор ваш низкопробен и безграмотен, никакого вклада в литературу не несущий.
- Тварь я дрожащая или право имею?! - возопил вдруг кто-то дурным голосом.
- На счет «твари», государь мой, ничего сказать не могу, - снасмешничал господин, смахивающий на льва. - Но вот то, что вы пишите - это преступление. А читать сей труд надо детям давать. В наказание. Да еще и заставлять сочинения по вашему же сочинительству писать.
- Полноте, господин Пургенев! - отозвался человек, чете Олстых за чужими спинами невидимый. - Вам ли других срамить? У самого только виды да красоты. Луга, луга, поля, а потом снова луга, но уже ночью. Где развитие, я вас спрашиваю? Где накал?
- Я поднимаю извечные темы! - горячился писатель, смахивающий на льва.
- Как будто? Так об отцах и детях еще греки писали. Плагиат-с, батенька!
Гул в гостиной все усиливался. Разговор принимал в целом общий, но несколько разрозненный по группам, характер. В группы литераторы формировались по принципу «против». Одна хаяла и срамила другую, при этом старательно делая вид, что оппоненты тут не присутствуют. Общая же тема была все той же: погибла литература, померла и ныне живущие ее уж более не воскресят.
- Мать! - завопил кто-то тоненьким голосом.
- Это кто ж там матерится-то? - подивился граф Олстой, которому собственная значимость в общем гвалте участвовать не позволяла.
- Не матерится, батюшка, - успокоила его супруга. - Это Лешков... Ну тот, что под псевдонимом Сладкий творит. Да знаешь ты его! Это он свое творчество публике представляет.
- Однако! - крякнул граф.
Госпожа Олстая только руками развела. Мол: не интеллигент, плебей, да еще и молод. Что с него возьмешь?