Сотрудникам редакции, надо заметить, было вовсе не смешно: точно такие же аналогии возникли в головах чиновников из «компетентных органов». В редакции появился «куратор» из КГБ, потребовавший оригинал рукописи, гранки и верстку. «Виновные» были вызваны в отдел пропаганды обкома партии, состоялось многочасовое судилище. Обвиняя журнал в «антисоветской вылазке», партийные функционеры, тем не менее, не рисковали произнести всуе «высочайшее имя», отделываясь эвфемизмами и намеками, что создавало чисто кафкиан-скую ситуацию (в то время ходила такая переделка одной строки из известной советской песни: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», иногда — «пылью»). Но вывод был сделан самый решительный: и главный редактор, и ответственный секретарь были изгнаны из журнала, во главе его поставлен один из ленинградских агитпроповцев, работавший прежде в том же обкоме партии.
В «рецептуре» литературоведов существовал еще один прием, который порой успешно срабатывал. Б. Ф. Егоров в своих интереснейших «Воспоминаниях», рассказывая о своей многолетней дружбе с Ю. М. Лотманом, сожалеет о том, что они «…не написали полусерьезную, полуюмористическую, но для тех застойных лет очень бы полезную, книгу-пособие для научных смельчаков “Как реабилитировать реакционеров и идеалистов” (первый прием там был под названием “навешать собак”: надо было найти еще более матерого реакционера, чем свой собственный объект, очернить его как только можно, и тогда свой выглядел бы чуть ли не прогрессистом)»[349].
Перечень уловок, как состоявшихся, так и уловленных цензурой на стадии предварительного контроля, а потому «вовремя» пресеченных, можно было бы продолжить… Упомяну в заключение одну из них, также вызвавшую оживление в интеллигентной либеральной среде. Статья о литературном критике, бывшем активном рапповце Я. Е. Эльс-берге (1901–1976), помещенная в 8-м томе «Краткой литературной энциклопедии» (М., 1975. С. 883), подписана псевдонимом — Г. П. Уткин. В нем содержался прозрачный намек на ГПУ: так назывались, как известно, в 20-е годы органы тайной политической полиции, сменившие ЧК. Дело в том, что Эльсберг слыл стукачом: в 30-е годы он активно занимался политическими доносами на писателей. Те, кому удалось вернуться из лагерей, потребовали привлечь его к ответственности. В 1962 г. Эльсберг был исключен из партии и Союза писателей (редчайший, а, может быть, и единственный случай!)[350].
Конечно, во всех таких проделках был элемент игры, желание показать режиму «фигу в кармане», но не только… Во-первых, такие игры с властью могли оказаться весьма опасными, во-вторых, — и это самое главное! — они свидетельствовали о неизбывном стремлении познакомить читателя с текстами произведений или хотя бы с именами писателей, обреченных на забвение, в конечном счете — о попытках противостояния всепроницающей тоталитарной машине.
Глава 10. Как было разрушено «Министерство правды: (годы перестройки)
Прошло 20 лет с той поры, как началась эпоха гласности и перестройки. В дальнейшем, по аналогии с НЭПом, будем называть ее ГИПом. Крайне характерно, что началась она, в отличие от НЭПа, не с перемен в экономике, а именно с некоторого милостиво дарованного свыше и сугубо дозированного послабления в единственной области — словесной, что, надо сказать, вполне соответствовало исторически сложившейся российской ментальности, в которой слово всегда предшествовало делу, а чаще всего заменяло его. Борис Слуцкий сказал как-то: «Слово — половина дела. Лучшая». Я бы добавил — и единственная, если, конечно, половина может быть таковой. Жажда перемен, накопившаяся в обществе, вылилась в пятилетку ГИПа, когда исподволь, постепенно, сквозь заслоны и преграды, выстроенные на его пути, стало пробивать себе дорогу свободное слово. Привыкший к самиздату, «преодолевавший Гутенберга», говоря словами Цветаевой, в течение многих десятилетий, лучший в мире советский читатель, испытывая амбивалентные чувства, с возгласом «ГИП, ГИП, ура!», с надеждой и одновременно опасением, открывал оглавления «толстых» литературных журналов. Они читались как знаки грядущих перемен, как захватывающие и перехватывающие дух сводки с театра военных действий, и это не метафора: в течение семи десятилетий шла необъявленная война власти со своим подневольным народом. Многое неравнодушному российскому читателю было, конечно знакомо по «сам-» и «тамиздату», по слепым машинописным, ксеро- и фотокопиям. Но каждая публикация произведения табуированного ранее писателя, философа и публициста (эмигранта или подъяремного автора, писавшего в стол) в «гутенберговом исполнении» (!) и с разрешения цензуры (!!!), расценивалась как завоеванный плацдарм в этой войне. И напротив, отсутствие таких текстов в очередной книжке журнала повергало бедного интеллигента в уныние, граничившее с легкой паникой: неужели они снова побеждают? От эйфории до паники без пересадки…
350
См.: